Неточные совпадения
— Нет, постой, — продолжал доктор. — Это не роман, а дело серьезное. Но если, друг
мой Сашенька, взвесить, как ужасно пред
совестью и пред честными людьми это ребячье легкомыслие, которое ничем нельзя оправдать и от которого теперь плачут столько матерей и томятся столько юношей, то…
Отец благословил меня на страдания ради избавления несчастных, выданных
моим женихом. Это было так. Он сказал: „Не я научу тебя покинуть человека в несчастии, ты можешь идти за Висленевым, но этим ты не спасешь его
совести и людей, которые ради его гибнут. Если ты жалеешь его — пожалей их; если ты женщина и христианка, поди спаси их, и я… не стану тебя удерживать: я сам,
моими старыми руками, благословляю тебя, и скрой это, и Бог тебя тогда благословит“.
Он рисовал мне картину бедствий и отчаяния семейств тех, кого губил Висленев, и эта картина во всем ее ужасе огненными чертами напечатлелась в душе
моей; сердце
мое преисполнилось сжимающей жалостью, какой я никогда ни к кому не ощущала до этой минуты, жалостью, пред которою я сама и собственная жизнь
моя не стоили в
моих глазах никакого внимания, и жажда дела, жажда спасения этих людей заклокотала в душе
моей с такою силой, что я целые сутки не могла иметь никаких других дум, кроме одной: спасти людей ради их самих, ради тех, кому они дороги, и ради его,
совесть которого когда-нибудь будет пробуждена к тяжелому ответу.
Принесла ли я этим пользу и поступила ли осмотрительно и честно, пусть об этом судит Бог и те люди, которым жизнь
моя будет известна во всей ее истине, как я ее нынче исповедую, помышляя день смертный и день страшного суда, на котором обнажатся все
совести и обнаружатся все помышления.
Да, у меня именно есть
моя каторжная
совесть; я своих не выдаю, а ты… во-первых, ты меня больше не любишь, это ясно.
— Что же бы потом еще сделали? Расстреляли или повесили, уж и конец, более уже ничего не сделаете, а вот
моя Глафира его гораздо злее расказнила: она совершила над ним нравственную казнь, вывернула пред ним его
совесть и заставила отречься от самого себя и со скрежетом зубовным оторвать от себя то, что было мило. Короче, она одним своим письмом обратила его на путь истинный. Да-с, полагаю, что и всякий должен признать здесь силу.
— Меня? Нет, я не вы и не ваша невеста: у меня есть
моя каторжная
совесть, и вы можете сказать вашей будущей жене, что я ее не погублю — она поверит. Но я хочу ручательства, что я не буду забыт.
«А к тому же, — добавила она, — и пенсиона ни за что бы не взяла, так как
моя оппозиционная
совесть не дозволяет мне иметь никаких сделок с правительством».
— Не могу, Михаил Семенович, поверьте
моей совести, не могу: чего уж невозможно сделать, того невозможно сделать, — говорил Чичиков, однако ж по полтинке еще прибавил.
— Как, ты и это помнишь, Андрей? Как же! Я мечтал с ними, нашептывал надежды на будущее, развивал планы, мысли и… чувства тоже, тихонько от тебя, чтоб ты на смех не поднял. Там все это и умерло, больше не повторялось никогда! Да и куда делось все — отчего погасло? Непостижимо! Ведь ни бурь, ни потрясений не было у меня; не терял я ничего; никакое ярмо не тяготит
моей совести: она чиста, как стекло; никакой удар не убил во мне самолюбия, а так, Бог знает отчего, все пропадает!
«Да, да, — думал он. — Дело, которое делается нашей жизнью, всё дело, весь смысл этого дела непонятен и не может быть понятен мне: зачем были тетушки, зачем Николенька Иртенев умер, а я живу? Зачем была Катюша? И мое сумасшествие? Зачем была эта война? И вся моя последующая беспутная жизнь? Всё это понять, понять всё дело Хозяина — не в моей власти. Но делать Его волю, написанную в
моей совести, — это в моей власти, и это я знаю несомненно. И когда делаю, несомненно спокоен».
Неточные совпадения
Скотинин. Ох, братец, друг ты
мой сердешный! Со мною чудеса творятся. Сестрица
моя вывезла меня скоро-наскоро из
моей деревни в свою, а коли так же проворно вывезет меня из своей деревни в
мою, то могу пред целым светом по чистой
совести сказать: ездил я ни по что, привез ничего.
«Вопросы о ее чувствах, о том, что делалось и может делаться в ее душе, это не
мое дело, это дело ее
совести и подлежит религии», сказал он себе, чувствуя облегчение при сознании, что найден тот пункт узаконений, которому подлежало возникшее обстоятельство.
«Итак, — сказал себе Алексей Александрович, — вопросы о ее чувствах и так далее — суть вопросы ее
совести, до которой мне не может быть дела.
Моя же обязанность ясно определяется. Как глава семьи, я лицо, обязанное руководить ею и потому отчасти лицо ответственное; я должен указать опасность, которую я вижу, предостеречь и даже употребить власть. Я должен ей высказать».
Как не чувствовать мне угрызения
совести, зная, что даром бременю землю, и что скажут потом
мои дети?
Но я не создан для блаженства; // Ему чужда душа
моя; // Напрасны ваши совершенства: // Их вовсе недостоин я. // Поверьте (
совесть в том порукой), // Супружество нам будет мукой. // Я, сколько ни любил бы вас, // Привыкнув, разлюблю тотчас; // Начнете плакать: ваши слезы // Не тронут сердца
моего, // А будут лишь бесить его. // Судите ж вы, какие розы // Нам заготовит Гименей // И, может быть, на много дней.