Неточные совпадения
Добрые и искренние чувства в молодой генеральше не допускались, хотя лично она никому никакого зла не сделала и с
первых же
дней своего брака не только со вниманием, но и с любовью занималась своею глухонемою падчерицей — дочерью умершей Флоры; но это ей не вменялось в заслугу, точно всякая другая на ее месте сделала бы несравненно больше.
Завтра
первым делом спрошу, что это за фея у них мерцает в ночи?
— Выйдя замуж за Михаила Андреевича, — продолжала Бодростина, — я надеялась на
первых же порах, через год или два, быть чем-нибудь обеспеченною настолько, чтобы покончить мою муку, уехать куда-нибудь и жить, как я хочу… и я во всем этом непременно бы успела, но я еще была глупа и, несмотря на все проделанные со мною штуки, верила в любовь… хотела жить не для себя… я тогда еще слишком интересовалась тобой… я искала тебя везде и повсюду: мой муж с
первого же
дня нашей свадьбы был в положении молодого козла, у которого чешется лоб, и лоб у него чесался недаром: я тебя отыскала.
— На этот счет будьте покойны, — отвечал Горданов, окинув взглядом свою собеседницу, — во-первых, субъект, о котором идет речь, ничего не заметит; во-вторых, это не его
дело; в-третьих, он женский эмансипатор и за стесняющее вас положение не постоит; а в-четвертых, — и это самое главное, — тот способ, которым я вам его передам, устраняет всякие рассуждения с его стороны и не допускает ни малейшего его произвола.
Тяжкий и ужасный для нашего новобрачного обряд этот был совершен над ним и Еленой Фигуриной в
первый день освобождения жениха.
— Во-первых, не изобличишь, потому что ничего не докажешь; во-вторых, ничего не разоблачишь, потому что эти
дела производятся негласно, а в-третьих, сделаешь подлость, потому что тронешь свежую рану, и тебя так взлупят в каждом шелудивом листке, что ты станешь притчей во языцех.
Прошел месяц, в течение которого
дела в городе, приютившем Горданова с Висленевым, подвинулись вперед весьма значительно.
Первые вести оттуда читаем в письме, которое департаментский сторож подал сегодня на подносике вице-директору Григорию Васильевичу Акатову, родному брату Глафиры Васильевны Бодростиной.
— Во-первых, я не дуюсь на весь свет, потому что хоть я, по твоим словам, и глупая, но знаю, что весь свет моего дутья не боится, и во-вторых, я не в тебя и не в моего муженька, и
дел близких мне людей чужими не считаю.
Горданов видел это и решил в
первый же
день приезда, в доме Висленевых, тогда же сказав себе: «ну, об этой нечего и думать!»
Добыть большие деньги Горданов давно знал каким образом:
дело это стояло за сорока тысячами, которые нужны были для расчета с долгами и начала миллионной операции; надо было только освободить от мужа Бодростину и жениться на ней, но из этих двух
дел последнее несомненно устраивалось само собою, как только устроилось бы
первое.
А в то же время Глафира Васильевна покинула свой городской дом и сокрылась в цветущих садах и темных парках села Бодростина, где ее в
первый же
день ее переезда не замедлили навестить Висленев с сестрой и Горданов.
— Это не мое
дело, — отвечал Подозеров и, встав, отвернулся к
первому попавшемуся в глаза портрету.
Полюбить известные достоинства в человеке для Катерины Астафьевны значило полюбить самого этого человека; она не успела пережить самых
первых восторгов по поводу рассказов, которыми оживавший Форов очаровал ее, как Отелло очаровал свою Дездемону, — как уже
дело было сделано: искренняя простолюдинка Катерина Астафьевна всем существом своим привязалась к дружившему с солдатами и огрызавшемуся на старших Филетеру Ивановичу.
Два остальных письма Бодростина, из которых одно последовало чрез три месяца после
первого, а другое — совсем на
днях, были очень коротки и лаконичны.
Волокитство старика за Казимирой началось с
первых же
дней их встречи, и Ципри-Кипри очень мало преувеличивала положение
дел, описанных ею в известном нам письме ее к Подозерову.
В Париже с Жозефом сделалось нечто еще более мудреное. Снося свою унизительную роль дорогой, Висленев надеялся, что он в
первый и в последний раз разыгрывает роль мажордома, и твердо ступил на землю Парижа. И в самом
деле, здесь он у самого амбаркадера был приглашен Глафирой в экипаж, сел с нею рядом, надулся и промолчал во все время переезда, пока карета остановилась пред темным подъездом Hôtel de Maroc в rue Seine.
Помнит он
первые свои
дни в Париже, те
дни, когда он еще устанавливался и дулся, как бы имея право на что-то претендовать.
Это было
первое несчастие, которого никто не может понять и оценить, если мы не скажем, в чем
дело!
Глафира Бодростина, издавна начертав себе план завладеть огромным состоянием своего мужа, ускользавшим от нее по ее же собственной вине, по ее неспособности совладать с собою в
первые годы своего замужества и лицемерно или искренно составить себе прочную репутацию, взялась за это
дело несколько поздно; но она, как мы видели, не теряла надежды привести все к такому концу, какой для нее был нужен.
— Я не шучу и даю вам слово, что я прежде всего займусь вашим
делом. Вы будете
первою моею заботой в России.
— Ваше смущение и тревога могут гораздо более вам вредить, чем все на свете, потому что оно выдаст вас на
первом же шагу. Оставьте это и будьте веселы, — посоветовала Бодростина, но Висленев отвечал, что он
первого шага отнюдь не боится, ибо
первый шаг для него уже достаточно обезопасен, но зато следующие шаги, следующие
дни и минуты… вот что его сокрушало!
Слушатели пожелали знать в чем
дело, и Жозеф рассказал содержание письма, кое-что утаив и кое-что прибавив, но все-таки не мог изменить
дело настолько, чтоб и в его изложении весь поступок Подозерова перестал быть свидетельством заботливости о Ларисе, и потому в утешение Жозефу никто не сказал ни одного слова, и он один без поддержки разъяснял, что это требование ничто иное как большое нахальство, удобное лишь с очень молодыми и неопытными людьми; но что он не таков, что у него, к несчастию, в подобных
делах уже есть опытность, и он, зная что такое вексель, вперед ни за что никакого обязательства не подпишет, да и признает всякое обязательство на себя глупостью, потому что, во-первых, он имеет болезненные припадки, с которыми его нельзя посадить в долговую тюрьму, а во-вторых, это, по его выводу, было бы то же самое, что убить курицу, которая несет золотые яйца.
Временем для добывания огня назначался вечер Михайлова
дня. Сельские знахари и звездочеты утверждают, что огонь, добытый в этот
день чествования
первого Архангела небесных воинств, непобедим и всемогущ, как часть огненной силы покорных великому стратигу ополченных духов.
— C'est vrai, c'est justement vrai, mais si j'étais а votre place… Mille pardons, [Это верно, совершенно верно, но если б я был на вашем месте… тысяча извинений (франц.).] но мне… кажется, что надо начинать не с расспросов: во всяком случае
первое дело фрапировать и il me vient une ideé… [Мне пришла идея… (франц.).]
Это тоже была истинная правда: Горданов, действительно, был сильно болен и в
первый же
день ареста требовал ампутации пораженной руки. Ввиду его крайне болезненного состояния допросом его не обременяли, но ампутацию сделали. Он был тверд и, пробудясь от хлороформа после операции, спокойно взглянул на свою коротенькую руку. Ввечеру осторожный смотритель сказал Горданову, что его непременно хочет видеть Ропшин. Горданов подумал и сказал...
— Вот именно!.. Но
дело в том, какие он мне сообщил чудеса: во-первых, он сам, все это открывший, чуть не остался виноват в том, зачем открыл, потому что в
дело вмешалось соперничество двух наблюдательных персон, бывших на ножах. Оттого все так в комок да в кучу и свертелось. Да что об этом толковать. Я лучше сообщу вам приятную новость. Майор Форов освобожден и арест ему вменен в наказание.