— Ваше высокопреосвященство, разумеется, лучше меня знаете все недостатки русской церкви, где, конечно, среди духовенства есть люди и очень умные и очень добрые, — я этого никак не стану оспаривать, но они едва ли
понимают Христа. Их положение и прочее… заставляет их толковать всё… слишком узко.
— Вот вам Лафон, может быть и небольшой художник, да на многих нынче хорошо потрафил; он, как видите,
понял Христа иначе, чем все предыдущие, и иначе его себе и нам представил: фигура стройная и привлекательная, лик добрый, голубиный взгляд под чистым лбом, и как легко волнуются здесь кудри: тут локоны, тут эти петушки, крутясь, легли на лбу.
Вот, господа, в каком положении бываем мы, русские крестители, и не оттого, чай, что не
понимаем Христа, а именно оттого, что мы его понимаем и не хотим, чтобы имя его хулилось во языцех.
Судите всех нас, в чем видите, — оправдываться не стану, а одно скажу, что мой простой Кириак
понимал Христа, наверно, не хуже тех наших заезжих проповедников, которые бряцают, как кимвал звенящий, в ваших гостиных и ваших зимних садах.
Неточные совпадения
— Да, господин капитан, скромность моя не оскорбится признать, что я, может быть, не хуже вас знаю все скорби церкви; но справедливость была бы оскорблена, если бы я решился признать вместе с вами, что в России гόспода
Христа понимают менее, чем в Тюбингене, Лондоне или Женеве.
И вот, в эту же меру, в какую, по-моему, проще и удачнее наше народное искусство
поняло внешние черты
Христова изображения, и народный дух наш, может быть, ближе к истине постиг и внутренние черты его характера.
— Где, владыко,
понимать! — ее не
поймешь, а так… что сердце чувствует, говорю. Я, когда мне что нужно сделать, сейчас себя в уме спрашиваю: можно ли это сделать во славу
Христову? Если можно, так делаю, а если нельзя — того не хочу делать.
— В этом, владыко, и главный и не главный, — весь в этом; для простых сердец это, владыко, куда как сподручно! — просто ведь это: водкой во славу
Христову упиваться нельзя, драться и красть во славу
Христову нельзя, человека без помощи бросить нельзя… И дикари это скоро
понимают и хвалят: «Хорош, говорят, ваш Христосик — праведный» — по-ихнему это так выходит.
Я
понял, что его религиозная мораль попала в столкновение с своего рода «политикою». Он Тертуллиана «О зрелищах» читал и вывел, что «во славу
Христову» нельзя ни в театры ходить, ни танцевать, ни в карты играть, ни многого иного творить, без чего современные нам, наружные христиане уже обходиться не умеют. Он был своего рода новатор и, видя этот обветшавший мир, стыдился его и чаял нового, полного духа и истины.
Но главное: все на то напирал, что «кто премудр и худог, тот пусть покажет им от своего жития доброго, — тогда они и
Христа поймут, а иначе, говорит, плохо наше дело, и истинная наша вера, хоть мы ее промеж них и наречем, то будет она у них под началом у неистинной: наша будет нареченная, а та действующая, — что в том добра-то, владыко?
Поцените же вы, господа, хоть святую скромность православия и
поймите, что верно оно дух
Христов содержит, если терпит все, что богу терпеть угодно.
Неточные совпадения
Это, так сказать, апокалипсическое [Апока́липсис (греч. — откровение) — книга туманных пророчеств, написанная, по древнему преданию, одним из учеников
Христа.] письмо, которое может
понять только тот, кто его получает.
— Я не
понимаю, как они могут так грубо ошибаться.
Христос уже имеет свое определенное воплощение в искусстве великих стариков. Стало быть, если они хотят изображать не Бога, а революционера или мудреца, то пусть из истории берут Сократа, Франклина, Шарлоту Корде, но только не
Христа. Они берут то самое лицо, которое нельзя брать для искусства, а потом…
— Ну, это-то как
понять? Ради
Христа, объясните мне, Сергей Иванович, куда едут все эти добровольцы, с кем они воюют? — спросил старый князь, очевидно продолжая разговор, начавшийся еще без Левина.
— Дурачок! Чтоб не страдать. То есть — чтоб его, народ, научили жить не страдая.
Христос тоже Исаак, бог отец отдал его в жертву народу.
Понимаешь: тут та же сказка о жертвоприношении Авраамовом.
— Не попал, господа! Острамился, простите
Христа ради! Ошибся маленько, в головизу метил ему, а — мимо!
Понимаете вещь? Ах, отцы святые, а?