Неточные совпадения
—
Так и
так, завтра мы с тобою едем
на их оружейную кунсткамеру смотреть. Там, — говорит, —
такие природы совершенства, что как посмотришь, то уже больше не будешь спорить, что мы, русские, со своим значением никуда не годимся.
Платов ничего государю не ответил, только свой грабоватый нос в лохматую бурку спустил, а пришел в свою квартиру, велел денщику подать из погребца фляжку кавказской водки-кислярки [Кизлярка — виноградная водка из города Кизляра. (Прим. автора.)], дерябнул хороший стакан,
на дорожний складень Богу помолился, буркой укрылся и захрапел
так, что во всем доме англичанам никому спать нельзя было.
Государь
на Мортимерово ружье посмотрел спокойно, потому что у него
такие в Царском Селе есть, а они потом дают ему пистолю и говорят...
Было ему и радостно, что он англичан оконфузил, а тульского мастера
на точку вида поставил, но было и досадно: зачем государь под
такой случай англичан сожалел!
«Через что это государь огорчился? — думал Платов, — совсем того не понимаю», — и в
таком рассуждении он два раза вставал, крестился и водку пил, пока насильно
на себя крепкий сон навел.
А англичане же в это самое время тоже не спали, потому что и им завертело. Пока государь
на бале веселился, они ему
такое новое удивление подстроили, что у Платова всю фантазию отняли.
Насилу государь этот ключик ухватил и насилу его в щепотке мог удержать, а в другую щепотку блошку взял и только ключик вставил, как почувствовал, что она начинает усиками водить, потом ножками стала перебирать, а наконец вдруг прыгнула и
на одном лету прямое дансе и две верояции в сторону, потом в другую, и
так в три верояции всю кавриль станцевала.
Англичане попросили, чтобы им серебром отпустили, потому что в бумажках они толку не знают; а потом сейчас и другую свою хитрость показали: блоху в дар подали, а футляра
на нее не принесли: без футляра же ни ее, ни ключика держать нельзя, потому что затеряются и в сору их
так и выбросят.
Дорогой у них с Платовым очень мало приятного разговора было, потому они совсем разных мыслей сделались: государь
так соображал, что англичанам нет равных в искусстве, а Платов доводил, что и наши
на что взглянут — всё могут сделать, но только им полезного ученья нет.
Так они и ехали молча, только Платов
на каждой станции выйдет и с досады квасной стакан водки выпьет, соленым бараночком закусит, закурит свою корешковую трубку, в которую сразу целый фунт Жукова табаку входило, а потом сядет и сидит рядом с царем в карете молча.
Платов остался с обидою и лег дома
на досадную укушетку, да
так все и лежал да покуривал Жуков табак без перестачи.
Бросились смотреть в дела и в списки, — но в делах ничего не записано. Стали того, другого спрашивать, — никто ничего не знает. Но, по счастью, донской казак Платов был еще жив и даже все еще
на своей досадной укушетке лежал и трубку курил. Он как услыхал, что во дворце
такое беспокойство, сейчас с укушетки поднялся, трубку бросил и явился к государю во всех орденах. Государь говорит...
Платов не совсем доволен был тем, что туляки
так много времени требуют и притом не говорят ясно: что
такое именно они надеются устроить. Спрашивал он их
так и иначе и
на все манеры с ними хитро по-донски заговаривал; но туляки ему в хитрости нимало не уступили, потому что имели они сразу же
такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы и Платов им поверил, а хотели прямо свое смелое воображение исполнить, да тогда и отдать.
Однако
такое предположение было тоже совершенно неосновательно и недостойно искусных людей,
на которых теперь почивала надежда нации.
Платов ехал очень спешно и с церемонией: сам он сидел в коляске, а
на козлах два свистовые казака с нагайками по обе стороны ямщика садились и
так его и поливали без милосердия, чтобы скакал.
Свистовые же как прискочили, сейчас вскрикнули и как видят, что те не отпирают, сейчас без церемонии рванули болты у ставень, но болты были
такие крепкие, что нимало не подались, дернули двери, а двери изнутри заложены
на дубовый засов.
Свистовые побежали, но не с уверкою: думали, что мастера их обманут; а потому бежат, бежат да оглянутся; но мастера за ними шли и
так очень скоро поспешали, что даже не вполне как следует для явления важному лицу оделись, а
на ходу крючки в кафтанах застегивают. У двух у них в руках ничего не содержалось, а у третьего, у Левши, в зеленом чехле царская шкатулка с аглицкой стальной блохой.
А экипаж уже запряжен, и ямщик и форейтор
на месте. Казаки сейчас же рядом с ямщиком уселись и нагайки над ним подняли и
так замахнувши и держат.
С этими словами выбежал
на подъезд, словил Левшу за волосы и начал туда-сюда трепать
так, что клочья полетели. А тот, когда его Платов перестал бить, поправился и говорит...
— Если бы, — говорит, — был лучше мелкоскоп, который в пять миллионов увеличивает,
так вы изволили бы, — говорит, — увидать, что
на каждой подковинке мастерово имя выставлено: какой русский мастер ту подковку делал.
— Бог простит, — это нам не впервые
такой снег
на голову.
Как его
таким манером обформировали, напоили
на дорогу чаем с платовскою кисляркою, затянули ременным поясом как можно туже, чтобы кишки не тряслись, и повезли в Лондон. Отсюда с Левшой и пошли заграничные виды.
Ехали курьер с Левшою очень скоро,
так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались, а только
на каждой станции пояса
на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась, то он, не евши, этим одним себя поддерживал и
на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли — се тре жули» [Это очень хорошо (от фр. c’est tr s joli)].
Курьер как привез его в Лондон,
так появился кому надо и отдал шкатулку, а Левшу в гостинице в номер посадил, но ему тут скоро скучно стало, да и есть захотелось. Он постучал в дверь и показал услужающему себе
на рот, а тот сейчас его и свел в пищеприемную комнату.
— Это жалко, лучше бы, если б вы из арифметики по крайности хоть четыре правила сложения знали, то бы вам было гораздо пользительнее, чем весь Полусонник. Тогда бы вы могли сообразить, что в каждой машине расчет силы есть, а то вот хоша вы очень в руках искусны, а не сообразили, что
такая малая машинка, как в нимфозории,
на самую аккуратную точность рассчитана и ее подковок несть не может. Через это теперь нимфозория и не прыгает и дансе не танцует.
— Я их не порочу, а только мне то не нравится, что одежда
на них как-то машется, и не разобрать, что
такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь, а ниже еще другое пришпилено, а
на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна сапажу — плисовая тальма.
Левша
на все их житье и
на все их работы насмотрелся, но больше всего внимание обращал
на такой предмет, что англичане очень удивлялись. Не столь его занимало, как новые ружья делают, сколь то, как старые в каком виде состоят. Все обойдет и хвалит, и говорит...
Так все время и не сходил до особого случая и через это очень понравился одному полшкиперу, который,
на горе нашего Левши, умел по-русски говорить. Этот полшкипер не мог надивиться, что русский сухопутный человек и
так все непогоды выдерживает.
Так их и привезли взаперти до Петербурга, и пари из них ни один друг у друга не выиграл: а тут расклали их
на разные повозки и повезли англичанина в посланнический дом
на Аглицкую набережную, а Левшу — в квартал.
А Левша все это время
на холодном парате лежал; потом поймал городовой извозчика, только без теплой лисы, потому что они лису в санях в
таком разе под себя прячут, чтобы у полицейских скорей ноги стыли.
Везли Левшу
так непокрытого, да как с одного извозчика
на другого станут пересаживать, всё роняют, а поднимать станут — ухи рвут, чтобы в память пришел.