Неточные совпадения
И чуть если Платов заметит, что государь чем-нибудь иностранным очень интересуется,
то все провожатые молчат,
а Платов сейчас скажет: так и так, и у нас дома свое не хуже есть, — и чем-нибудь отведет.
А когда англичане стали звать государя во всякие свои цейгаузы, оружейные и мыльно-пильные заводы, чтобы показать свое над нами во всех вещах преимущество и
тем славиться, — Платов сказал себе...
А англичане, видя между государя такую перемолвку, сейчас подвели его к самому Аболону полведерскому и берут у
того из одной руки Мортимерово ружье,
а из другой пистолю.
А Платов на эти слова в
ту же минуту опустил правую руку в свои большие шаровары и тащит оттуда ружейную отвертку. Англичане говорят: «Это не отворяется»,
а он, внимания не обращая, ну замок ковырять. Повернул раз, повернул два — замок и вынулся. Платов показывает государю собачку,
а там на самом сугибе сделана русская надпись: «Иван Москвин во граде Туле».
Сели опять в
ту же двухсестную карету и поехали, и государь в этот день на бале был,
а Платов еще больший стакан кислярки выдушил и спал крепким казачьим сном.
Те остались этим очень довольны,
а Платов ничего против слов государя произнести не мог. Только взял мелкоскоп да, ничего не говоря, себе в карман спустил, потому что «он сюда же, — говорит, — принадлежит,
а денег вы и без
того у нас много взяли».
Государь этого не знал до самого приезда в Россию,
а уехали они скоро, потому что у государя от военных дел сделалась меланхолия и он захотел духовную исповедь иметь в Таганроге у попа Федота [«Поп Федот» не с ветра взят: император Александр Павлович перед своею кончиною в Таганроге исповедовался у священника Алексея Федотова-Чеховского, который после
того именовался «духовником его величества» и любил ставить всем на вид это совершенно случайное обстоятельство.
— Мы, батюшка, милостивое слово государево чувствуем и никогда его забыть не можем за
то, что он на своих людей надеется,
а как нам в настоящем случае быть,
того мы в одну минуту сказать не можем, потому что аглицкая нация тоже не глупая,
а довольно даже хитрая, и искусство в ней с большим смыслом.
Гуляй себе по Дону и заживляй раны, которые приял за отечество,
а когда назад будешь через Тулу ехать, — остановись и спосылай за нами: мы к
той поре, Бог даст, что-нибудь придумаем.
Платов не совсем доволен был
тем, что туляки так много времени требуют и притом не говорят ясно: что такое именно они надеются устроить. Спрашивал он их так и иначе и на все манеры с ними хитро по-донски заговаривал; но туляки ему в хитрости нимало не уступили, потому что имели они сразу же такой замысел, по которому не надеялись даже, чтобы и Платов им поверил,
а хотели прямо свое смелое воображение исполнить, да тогда и отдать.
— Тонкой работы, — говорят, — мы не повредим и бриллианта не обменим,
а две недели нам времени довольно,
а к
тому случаю, когда назад возвратишься, будет тебе что-нибудь государеву великолепию достойное представить.
Заметили за ними только
то, что они пошли не в Московскую заставу,
а в противоположную, киевскую сторону, и думали, что они пошли в Киев почивающим угодникам поклониться или посоветовать там с кем-нибудь из живых святых мужей, всегда пребывающих в Киеве в изобилии.
Иным даже думалось, что мастера набахвалили перед Платовым,
а потом как пообдумались,
то и струсили и теперь совсем сбежали, унеся с собою и царскую золотую табакерку, и бриллиант, и наделавшую им хлопот аглицкую стальную блоху в футляре.
Их славою в этом отношении полна и родная земля, и даже святой Афон: они не только мастера петь с вавилонами, но они знают, как пишется картина «Вечерний звон»,
а если кто из них посвятит себя большому служению и пойдет в монашество,
то таковые слывут лучшими монастырскими экономами, и из них выходят самые способные сборщики.
На святом Афоне знают, что туляки — народ самый выгодный, и если бы не они,
то темные уголки России, наверно, не видали бы очень многих святостей отдаленного Востока,
а Афон лишился бы многих полезных приношений от русских щедрот и благочестия.
Туляк полон церковного благочестия и великий практик этого дела,
а потому и
те три мастера, которые взялись поддержать Платова и с ним всю Россию, не делали ошибки, направясь не к Москве,
а на юг.
Эти меры побуждения действовали до
того успешно, что нигде лошадей ни у одной станции нельзя было удержать,
а всегда сто скачков мимо остановочного места перескакивали.
Тульские мастера, которые удивительное дело делали, в это время как раз только свою работу оканчивали. Свистовые прибежали к ним запыхавшись,
а простые люди из любопытной публики —
те и вовсе не добежали, потому что с непривычки по дороге ноги рассыпали и повалилися,
а потом от страха, чтобы не глядеть на Платова, ударились домой да где попало спрятались.
Свистовые же как прискочили, сейчас вскрикнули и как видят, что
те не отпирают, сейчас без церемонии рванули болты у ставень, но болты были такие крепкие, что нимало не подались, дернули двери,
а двери изнутри заложены на дубовый засов.
— Напрасно так нас обижаете, — мы от вас, как от государева посла, все обиды должны стерпеть, но только за
то, что вы в нас усумнились и подумали, будто мы даже государево имя обмануть сходственны, — мы вам секрета нашей работы теперь не скажем,
а извольте к государю отвезти — он увидит, каковы мы у него люди и есть ли ему за нас постыждение.
Думал он так: чтобы этим государя занять, и тогда, если государь сам вспомнит и заговорит про блоху, надо подать и ответствовать,
а если не заговорит,
то промолчать; шкатулку кабинетному камердинеру велеть спрятать,
а тульского левшу в крепостной каземат без сроку посадить, чтобы посидел там до времени, если понадобится.
— Нимфозория, — говорит, — ваше величество, все в
том же пространстве, и я ее назад привез,
а тульские мастера ничего удивительнее сделать не могли.
— Это за
то, — говорит Платов, — что я на вас надеялся и заручался,
а вы редкостную вещь испортили.
В
ту же минуту мелкоскоп был подан, и государь взял блоху и положил ее под стекло сначала кверху спинкою, потом бочком, потом пузичком, — словом сказать, на все стороны ее повернули,
а видеть нечего. Но государь и тут своей веры не потерял,
а только сказал...
«Что же такое? — думает. — Если государю угодно меня видеть, я должен идти;
а если при мне тугамента нет, так я
тому не причинен и скажу, отчего так дело было».
А граф Кисельвроде велел, чтобы обмыли Левшу в Туляковских всенародных банях, остригли в парикмахерской и одели в парадный кафтан с придворного певчего, для
того, дабы похоже было, будто и на нем какой-нибудь жалованный чин есть.
Ехали курьер с Левшою очень скоро, так что от Петербурга до Лондона нигде отдыхать не останавливались,
а только на каждой станции пояса на один значок еще уже перетягивали, чтобы кишки с легкими не перепутались; но как Левше после представления государю, по платовскому приказанию, от казны винная порция вволю полагалась,
то он, не евши, этим одним себя поддерживал и на всю Европу русские песни пел, только припев делал по-иностранному: «Ай люли — се тре жули» [Это очень хорошо (от фр. c’est tr s joli)].
—
А если, — говорят, — без грандеву,
то как же у вас в таких случаях поступают, чтобы приятный выбор сделать?
— Это
тем и приятнее, потому что таким делом если заняться,
то надо с обстоятельным намерением,
а как я сего к чужой нации не чувствую,
то зачем девушек морочить?
— Я их не порочу,
а только мне
то не нравится, что одежда на них как-то машется, и не разобрать, что такое надето и для какой надобности; тут одно что-нибудь,
а ниже еще другое пришпилено,
а на руках какие-то ногавочки. Совсем точно обезьяна сапажу — плисовая тальма.
Перед каждым на виду висит долбица умножения,
а под рукою стирабельная дощечка: все, что который мастер делает, — на долбицу смотрит и с понятием сверяет,
а потом на дощечке одно пишет, другое стирает и в аккурат сводит: что на цыфирях написано,
то и на деле выходит.
— Мы на буреметр, — говорят, — смотрели: буря будет, потонуть можешь; это ведь не
то, что у вас Финский залив,
а тут настоящее Твердиземное море.
Англичанин, которого он спрашивает, рукою ему в
ту сторону покажет или головою махнет,
а он туда лицом оборотится и нетерпеливо в родную сторону смотрит.
— Такое, чтобы ничего в одиночку не пить,
а всего пить заровно: что один,
то непременно и другой, и кто кого перепьет,
того и горка.
Началось у них пари еще в Твердиземном море, и пили они до рижского Динаминде, но шли всё наравне и друг другу не уступали и до
того аккуратно равнялись, что когда один, глянув в море, увидал, как из воды черт лезет, так сейчас
то же самое и другому объявилось. Только полшкипер видит черта рыжего,
а Левша говорит, будто он темен, как мурин.
— Я эту болезнь понимаю, только немцы ее лечить не могут,
а тут надо какого-нибудь доктора из духовного звания, потому что
те в этих примерах выросли и помогать могут; я сейчас пошлю туда русского доктора Мартын-Сольского.
— Пошел к черту, плезирная трубка, не в свое дело не мешайся,
а не
то я отопрусь, что никогда от тебя об этом не слыхал, — тебе же и достанется.