Неточные совпадения
Как Патрикей кончил это печальное сказание, так
бабушка, по словам Ольги Федотовны, встала и позвала его к своей
руке, как то ему завещал покойный князь, и затем сама его в голову поцеловала и сквозь глубоких и обильных слез выговорила...
Тогда семинаристы, благодаря Сперанскому, были в моде и получали ход; а
бабушка уже все придумывала: как обеспечить молодых так, чтобы они не знали нужды и муж ее любимицы не погряз бы в темной доле и не марал бы
рук взятками.
Меж тем прошла в этом неделя; в один день Ольга Федотовна ездила в соседнее село к мужику крестить ребенка, а
бабушке нездоровилось, и она легла в постель, не дождавшись своей горничной, и заснула. Только в самый первый сон княгине показалось, что у нее за ширмою скребется мышь…
Бабушка терпела-терпела и наконец, чтоб испугать зверька, стукнула несколько раз
рукою в стену, за которою спала Ольга Федотовна.
Неизвестно, как именно она выражала ему свои извинения, но слова ее подействовали, и Патрикей после этого разговора просиял и утешился. Но, однако, он был за свою слабость наказан: сына его с этих пор за стол не сажали, но зато сам Патрикей, подавая
бабушке ее утренний кофе, всегда получал из ее
рук налитую чашку и выпивал ее сидя на стуле перед самою княгинею. В этом случае он мог доставлять себе только одно облегчение, что садился у самой двери.
Говоря нынешним книжным языком, я, может быть, всего удачнее выразилась бы, сказав, что
бабушка ни одной из своих целей не преследовала по особому, вдаль рассчитанному плану, а достижение их пришло ей в
руки органически, самым простым и самым правильным, но совершенно незаметным образом, как бы само собою.
Как ни долог был срок, в течение которого
бабушка ее приучала к занятию этой позиции, скромная Марья Николаевна никак к ней не могла привыкнуть и обыкновенно терялась при входе каждого нового гостя и для смелости улыбалась и окручивала свои
руки в жгутик свитым носовым платочком.
Русский язык был в таком загоне, что ей почти не с кем было на нем обращаться, кроме прислуги, а в институте даже горничная, которой княгиня сделала подарки за услуги княжне, прося у
бабушки руку для поцелуя, сказала...
Бабушка не дала ей
руки и осердилась.
Но вместе с тем с этой же своей поездки к
бабушке Дон-Кихот сразу махнул
рукой на свою семейную жизнь.
Губернатору и графу Функендорфу угрожало то же самое: в зале пробило уже два часа, а они еще не жаловали. Обладавшие аппетитом гости напрасно похаживали около окон и посматривали на открытую дорогу, на которой должен был показаться экипаж, — однако его не было. Проходила уже и отсроченная четверть часа, и княгиня готовилась привстать и подать
руку Рогожину, который имел привилегию водить
бабушку к столу, как вдруг кто-то крикнул: «Едут!»
Напомню опять, что это было накануне дня, когда
бабушка должна была принять из
рук институтских воспитателей свою дочь, княжну Анастасию, с которою, как я уже прежде рассказала, взаимные отношения их были несколько расхоложены сначала взаимным отчуждением и отвычкою, а потом пренебрежительным обхождением княжны с людьми, которых посылала к ней мать.
— Нынче… что меня искушаешь? — проговорила
бабушка и, вдруг махнув
рукою, окончила...
Граф сочувственно слушал, когда
бабушка, вытягивая вперед
руки, как бы отстраняла от себя какое-то безобразное явление и говорила...
В подкрепление этой просьбы княгиня пожала Функендорфу
руку, и они расстались; а чуть только карета графа отъехала от подъезда,
бабушка сейчас же позвала к себе Ольгу Федотовну и послала ее к модистке, чтобы та принесла ей «коробук самых солидных чепцов». Выбрав себе из них самый большой, с крахмальным бантом на темени, княгиня сейчас же надела на себя этот старушечий чепец и, осмотревшись пред зеркалом, велела, чтоб ей таких еще две дюжины нашили.
Но все это было только тишина перед бурею. Чуть только в длинной анфиладе открытых комнат показалась импозантная фигура графа Функендорфа, по лицу
бабушки заходили розовые пятна, — однако она и на этот раз себя сдержала и отвечала графу поцелуем в щеку на его поцелуй ее
руки, шутливо молвив...
Та первая подала
бабушке руку, но взглянула ей не в лицо, а через плечо, далее. Она, очевидно, искала глазами княжну, но, не видя ее, должна была начать разговор с княгинею...
С последним словом
бабушка презрительно выбросила
руки графа и, оставив его посреди гостиной, ушла во внутренние покои.
Бабушка рассмеялась и, скрыв Gigot у себя за спиною, огородила его своими
руками и сказала Рогожину...
— То лучше, да из чужих
рук, а это от матери, — и опять продолжала возить подарок за подарком. Наконец
бабушке пришла самая оригинальная мысль, и она сделала тетушке такой странный подарок, какого от нее никак невозможно было и ожидать, а именно: она, явясь в один день к дочери, объявила, что дарит ей Ольгу Федотовну… Конечно, не навек, не в крепость, а так, в услужение.
Бабушка закрыла обеими
руками запылавшее от этой мысли лицо и не заметила, что ее экипаж не едет, а у открытой дверцы с фуражкою в
руках стоит Патрикей.
Несмотря на то, что княгиня поцеловала
руку бабушки, беспрестанно называла ее ma bonne tante, [моя добрая тетушка (фр.).] я заметил, что бабушка была ею недовольна: она как-то особенно поднимала брови, слушая ее рассказ о том, почему князь Михайло никак не мог сам приехать поздравить бабушку, несмотря на сильнейшее желание; и, отвечая по-русски на французскую речь княгини, она сказала, особенно растягивая свои слова:
Неточные совпадения
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными
руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе,
бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями
рук друг к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.
И вот по родственным обедам // Развозят Таню каждый день // Представить
бабушкам и дедам // Ее рассеянную лень. // Родне, прибывшей издалеча, // Повсюду ласковая встреча, // И восклицанья, и хлеб-соль. // «Как Таня выросла! Давно ль // Я, кажется, тебя крестила? // А я так на
руки брала! // А я так за уши драла! // А я так пряником кормила!» // И хором
бабушки твердят: // «Как наши годы-то летят!»
Хотя мне в эту минуту больше хотелось спрятаться с головой под кресло
бабушки, чем выходить из-за него, как было отказаться? — я встал, сказал «rose» [роза (фр.).] и робко взглянул на Сонечку. Не успел я опомниться, как чья-то
рука в белой перчатке очутилась в моей, и княжна с приятнейшей улыбкой пустилась вперед, нисколько не подозревая того, что я решительно не знал, что делать с своими ногами.
— Да, мой друг, — продолжала
бабушка после минутного молчания, взяв в
руки один из двух платков, чтобы утереть показавшуюся слезу, — я часто думаю, что он не может ни ценить, ни понимать ее и что, несмотря на всю ее доброту, любовь к нему и старание скрыть свое горе — я очень хорошо знаю это, — она не может быть с ним счастлива; и помяните мое слово, если он не…
— О чем? — сказал он с нетерпением. — А! о перчатках, — прибавил он совершенно равнодушно, заметив мою
руку, — и точно нет; надо спросить у
бабушки… что она скажет? — и, нимало не задумавшись, побежал вниз.