Неточные совпадения
— Он фавору
не имел, — повторяла она, помахивая пред собою вытянутым указательным пальцем правой руки. — Нет,
не имел; но… —
Тут она круто оборачивала свой палец вниз и со строгим выражением в лице оканчивала, — но его уважали, и за то
не терпели.
Тут же у них был отслужен благодарственный молебен, и затем их перевенчали и вскоре же,
не успев нарадоваться их молодым счастьем, отпустили их в Петербург.
— То-то и есть, что он милостив: он брани
не любит и взявшего меч мечом наказует, но я упрямый человек — мне легче умереть, чем бесчестье переносить, а ты, если меня убьют, возьми это письмо и ступай к княгине:
тут все писано, а что после писаного станется, про то ты сам скажешь.
В церковь его паникадил был заказан, в село бедным деньги посланы, да и еще слепому тому злому в особину на его долю десять рублей накинуто, чтобы добрей был, а Грайворону
тут дома мало чуть
не однодворцем посадили: дали ему и избу со светелкой, и корову, и овец с бараном, и свинью, и месячину, а водка ему всякий день из конторы в бутылке отпускалась, потому что на весь месяц нельзя было давать: всю сразу выпивал.
Но княгиня ведь уж была такая, что если она за которого человека возьмется, чтоб его спасать, то уже
тут что про него кто ей ни говори и что он сам ей худого ни сделай, она его ни за что
не бросит.
В десятники его ставили, он было всех баб перебил; в конюшни определили, так как это в кавалерии соответственнее, он под лошадь попал, только, слава богу, под смирную: она так над ним всю ночь
не двинулась и простояла; тогда его от этой опасности в огуменные старосты назначили, но
тут он сделал княгине страшные убытки: весь скирдник, на многие тысячи хлеба, трубкой сжег.
Марья Николаевна, никогда
не знавшая никакой другой любви, кроме родственной и христианской, и
тут не поняла, в чем дело, и спросила...
Марья Николаевна, может быть,
не совсем поняла, что это значит, но, вероятно, склонна была бы этим немножко огорчиться, если бы бабушка
тут же
не отвлекла ее внимания одним самым неожиданным и странным замечанием: княгиня сказала дьяконице, что брат ее влюблен.
— Нет-с, уж что
тут, ваше сиятельство, глаза! Он долго и сестре ничего
не хотел открыть; только когда мы с нею обе пред ним на коленки стали, так тогда он открыл: «влюблен, говорит, и без нее даже жить
не могу».
Богослов
не сробел и очутился
тут же за нею.
Ничего ей прямо
не говорили, а так всё за нею ухаживали, то на перелет, то на рыбную ловлю ее брали, и
тут она у меня один раз с лодки в озеро упала…
— Напрасно, я нахожу, он здесь этакую проповедь изволил сказать, — заговорила она, — и
не понимаю, что это ему вздумалось
тут говорить, что «нет больше любви, если кто душу свою положит»…
Таков конец этого позднего эпизода, введенного мною здесь, может быть,
не совсем кстати, но я считала его
тут необходимым для того, чтобы закончить фигуру Ольги Федотовны, после которой перехожу к изображению другого важного лица придворного штата княгини — Патрикея.
И Патрикей Семеныч понял это и смирился до того, что готов был видеть «Николашку» за столом, но бабушка приняла против этого свои меры и
тут же дала ему какое-то поручение, за которым он
не мог присутствовать при обеде.
Все эти люди считали обязанностью хоть раз побывать у бабушки, и она им, разумеется, была рада, так как у нее «гость был божий посол», но тем
не менее
тут с этими «послами» иногда происходили прекурьезные расправы, которыми злополучная Марья Николаевна терзалась и мучилась беспримерно.
Чуждая всякой спеси и всякой подозрительности, княгиня никогда
не задавала себе вопроса: зачем к ней приедет тот или другой человек? — едет, да и только; но
тут у нее этот вопрос
не шел из головы.
Прискакав после долговременного отсутствия домой, Дон-Кихот впал в полосу долговременного штиля, какого потом
не бывало уже во всю его остальную жизнь, и
тут он совершил один страшный и бесповоротный шаг, о котором, вероятно, имел какое-нибудь мнение, но никогда его никому
не высказывал.
— Просто к слову, так садись до обеда и скажи мне, пожалуй, что такая за притча, что я тебя ни разу
не видала. Столько времени здесь живу и, кажется, всех у себя перевидела, а тебя
не видала. Слышу ото всех, что живет воин галицкий, то
тут, то там является защитником, а за меня, за вдову, ни разу и заступиться
не приехал… Иль чем прогневала? Так в чем застал, в том и суди.
—
Тут уже
не по грамоте, а на деле дворянин, — говорила она своим близким, — богат как церковная мышь, есть нечего, а в мучной амбар салом
не сманишь: «перервешь, а
не выворотишь».
— Нет,
не вечная, — отвечала княгиня. — Что
тут вечного: зрячий да слабый на слепого да сильного сел, да и едет. Наше крепостное владение — это слепой безногого возит. Это
не вечно так будет: слепой прозрит, а зрячий совсем расслабнет, если раньше на своих ногах идти
не научится… Говорят, будто правнук Головина хочет свое имение Воротынец в лотерею разыгрывать?
Словом,
тут надо всеми было какое-то одержание: точно какой-то дух бурен слетел и все возмутил и все перепутал, так что никто в своем поведении
не узнавал своих планов и намерений. Все до того перебуровилось, что предводитель, для которого был подан особый дормез, бросил туда одну шинель, а сам опять сел на передней лавочке, и когда граф говорил: «Это нельзя; это невозможная женщина!», то предводитель с губернатором наперерыв отвечали...
— Что же, — прибавляла в свое извинение Ольга Федотовна, — он еще был молодец, и как блондин, то и седых волос почти
не видно, а княгине хоть и под сорок лет было, но она еще красавица… Совсем нестаточного ничего
тут и
не было.
Требование было и небольшое, но в то же время и
не совсем легкое; но граф услужил княгине, он достал ей такого француза, который превзошел все ее ожидания. Этот утешительный человек был французский гражданин monsieur Gigot, [Господин Жиго (франц.)] которому здесь надо дать маленькое место. Ne le renvoyez раз, je vous prie! [
Не отсылайте его, я вас прошу (франц.)] Он
тут нужен.
Доримедонт Васильич станет за особым столиком пасьянс класть, а Жигошка и
тут не утерпит.
Замечу мимоходом, что, кроме моего отца, в роду нашем уже никто
не имел большого сходства с княгинею Варварою Никаноровной; все, и в этом числе сама она, находили большое сходство с собою во мне, но я никогда
не могла освободиться от подозрения, что
тут очень много пристрастия и натяжки: я напоминала ее только моим ростом да общим выражением, по которому меня с детства удостоили привилегии быть «бабушкиною внучкой», но моим чертам недоставало всего того, что я так любила в ее лице, и, по справедливости говоря, я
не была так красива.
Тут шло сначала общее сравнение воспитательного дела с посевом, удача которого зависит
не от одной доброты семян, почвы и обработки, но и от атмосферы, которая
не в нашей воле, а потом в более частном смысле говорилось о педагогах, подготовка которых признавалась несовершенною: «они-де малосведущи, робки, низкопоклонны и мелочно придирчивы: они
не любители свободы, но легко содействуют своеволию».
Я, разумеется, догадалась, что
тут уже
не насчет здоровья, а что-нибудь поважнее, — взяла да за дверь спряталась, а как она Жигошу отпустила, я его в коридорчике и изловила за рукав и говорю...
Она верно сообразила, чьи пружины могли
тут действовать, и потому-то прямо взяла утром на допрос поставленного к ней в дом графом m-r Gigot, а
не кого бы то ни было другого.
— Да;
не беспокойся… я утром съездила к обедне… помолилась… смотрела вас по церкви, да
не видала… Неужто
не были? Потом заехала, взяла…
тут кой-какие безделушки… для невесты… Позволишь?
Более о Рогожине розысков
тут не было, и в доме все шло как нельзя лучше: приданое было готово, как по щучьему велению, а граф ходил молодцом лучше прежнего.
Конверт был надписан незнакомою рукою на имя Дмитрия Петровича Журавского, и Патрикей, доложив княгине, что Журавский «сам изволил заносить пакет, но доложить
не приказал, — сказал:
не надо…
тут увидят всё, что нужно».
Княгиня была в восторге от этого письма.
Не знаю, что именно ее в нем пленяло; но, конечно,
тут имело значение и слово «о счастии в самых бедствиях». Она и сама почитала такое познание драгоценнее всяких иных знаний, но
не решалась это высказать, потому что считала себя «профаном в науках». Притом бабушка хотя и
не верила, что «древле было все лучше и дешевле», но ей нравились большие характеры, с которыми она была знакома по жизнеописаниям Плутарха во французском переводе.
— Нет, мой друг, я и обманывать тебя
не хочу, —
не поеду: зачем? мне
тут делать нечего. Здесь место тому, кому нужны кресты да перстни, а наше благо на пепле растет, и надо в нем копаться, сидя на своем кореню. Было время, и я здесь жила, но хорошего тоже мало из того времени помню… а теперь я уже совсем от этого отстала, и слава за то создателю: надо кому-нибудь и соху с лопатой знать, а наездом хлеба
не напашешь.
За дорогу бабушка имела время все это сообразить и сосчитать и, совсем на этот счет успокоясь, была весела как прежде: она шутила с детьми и с Gigot, который сидел
тут же в карете на передней лавочке; делала Патрикею замечания о езде, о всходах озими и тому подобном; сходила пешком на крутых спусках и, как «для моциона», так и «чтобы лошадей пожалеть», пешком же поднималась на горы, причем обыкновенно задавала французу и детям задачу: кто лучше сумеет взойти и
не умориться.
Червев, однако, и
тут не был бесполезным жильцом: незадолго перед смертью он оказал обители ценную услугу и в этот раз явил себя миру со стороны до сих пор неизвестной.
— И
не знай, батюшка, лучше: это
не мужское дело, как баба одевается; ей здесь новый самовар подадут, а мы с тобой пока пройдемся, я тебе хозяйство покажу: я
тут без вас много кой-что построила. Скоро будем делиться; вам все надо видеть.
Я оставляю это письмо без ответа, как будто его и
не получала, а
тут, гляжу, вслед за ним другое, пишет: «Маменька!
Не успел государь вступить в зал, губернатор общим представлением репрезентовал ему «предводителя и дворян» и
тут же с оника отрапортовал, что дворяне просят позволения устроить на их счет корпус.