Неточные совпадения
И
тут он вспомнил вдруг, как и почему он спит
не в спальне жены, а в кабинете; улыбка исчезла с его лица, он сморщил лоб.
Он прочел письма. Одно было очень неприятное — от купца, покупавшего лес в имении жены. Лес этот необходимо было продать; но теперь, до примирения с женой,
не могло быть о том речи. Всего же неприятнее
тут было то, что этим подмешивался денежный интерес в предстоящее дело его примирения с женою. И мысль, что он может руководиться этим интересом, что он для продажи этого леса будет искать примирения с женой, — эта мысль оскорбляла его.
«Ах да!» Он опустил голову, и красивое лицо его приняло тоскливое выражение. «Пойти или
не пойти?» говорил он себе. И внутренний голос говорил ему, что ходить
не надобно, что кроме фальши
тут ничего быть
не может, что поправить, починить их отношения невозможно, потому что невозможно сделать ее опять привлекательною и возбуждающею любовь или его сделать стариком, неспособным любить. Кроме фальши и лжи, ничего
не могло выйти теперь; а фальшь и ложь были противны его натуре.
— Нешто вышел в сени, а то всё
тут ходил. Этот самый, — сказал сторож, указывая на сильно сложенного широкоплечего человека с курчавою бородой, который,
не снимая бараньей шапки, быстро и легко взбегал наверх по стертым ступенькам каменной лестницы. Один из сходивших вниз с портфелем худощавый чиновник, приостановившись, неодобрительно посмотрел на ноги бегущего и потом вопросительно взглянул на Облонского.
Профессор с досадой и как будто умственною болью от перерыва оглянулся на странного вопрошателя, похожего более на бурлака, чем на философа, и перенес глаза на Сергея Ивановича, как бы спрашивая: что ж
тут говорить? Но Сергей Иванович, который далеко
не с тем усилием и односторонностью говорил, как профессор, и у которого в голове оставался простор для того, чтоб и отвечать профессору и вместе понимать ту простую и естественную точку зрения, с которой был сделан вопрос, улыбнулся и сказал...
—
Не могу, — отвечал Левин. — Ты постарайся, войди в в меня, стань на точку зрения деревенского жителя. Мы в деревне стараемся привести свои руки в такое положение, чтоб удобно было ими работать; для этого обстригаем ногти, засучиваем иногда рукава. А
тут люди нарочно отпускают ногти, насколько они могут держаться, и прицепляют в виде запонок блюдечки, чтоб уж ничего нельзя было делать руками.
— Извини, но я решительно
не понимаю этого, как бы… всё равно как
не понимаю, как бы я теперь, наевшись,
тут же пошел мимо калачной и украл бы калач.
— Хорошо тебе так говорить; это всё равно, как этот Диккенсовский господин который перебрасывает левою рукой через правое плечо все затруднительные вопросы. Но отрицание факта —
не ответ. Что ж делать, ты мне скажи, что делать? Жена стареется, а ты полн жизни. Ты
не успеешь оглянуться, как ты уже чувствуешь, что ты
не можешь любить любовью жену, как бы ты ни уважал ее. А
тут вдруг подвернется любовь, и ты пропал, пропал! — с унылым отчаянием проговорил Степан Аркадьич.
— О моралист! Но ты пойми, есть две женщины: одна настаивает только на своих правах, и права эти твоя любовь, которой ты
не можешь ей дать; а другая жертвует тебе всем и ничего
не требует. Что тебе делать? Как поступить?
Тут страшная драма.
— Если ты хочешь мою исповедь относительно этого, то я скажу тебе, что
не верю, чтобы
тут была драма.
Теперь она верно знала, что он затем и приехал раньше, чтобы застать ее одну и сделать предложение. И
тут только в первый раз всё дело представилось ей совсем с другой, новой стороны.
Тут только она поняла, что вопрос касается
не ее одной, — с кем она будет счастлива и кого она любит, — но что сию минуту она должна оскорбить человека, которого она любит. И оскорбить жестоко… За что? За то, что он, милый, любит ее, влюблен в нее. Но, делать нечего, так нужно, так должно.
— А! — начал он радостно. — Давно ли? Я и
не знал, что ты
тут. Очень рад вас видеть.
Она, счастливая, довольная после разговора с дочерью, пришла к князю проститься по обыкновению, и хотя она
не намерена была говорить ему о предложении Левина и отказе Кити, но намекнула мужу на то, что ей кажется дело с Вронским совсем конченным, что оно решится, как только приедет его мать. И тут-то, на эти слова, князь вдруг вспылил и начал выкрикивать неприличные слова.
Ты пойми, что я
не только
не подозревала неверности, но что я считала это невозможным, и
тут, представь себе, с такими понятиями узнать вдруг весь ужас, всю гадость….
— Да, я его знаю. Я
не могла без жалости смотреть на него. Мы его обе знаем. Он добр, но он горд, а теперь так унижен. Главное, что меня тронуло… — (и
тут Анна угадала главное, что могло тронуть Долли) — его мучают две вещи: то, что ему стыдно детей, и то, что он, любя тебя… да, да, любя больше всего на свете, — поспешно перебила она хотевшую возражать Долли, — сделал тебе больно, убил тебя. «Нет, нет, она
не простит», всё говорит он.
Во время кадрили ничего значительного
не было сказано, шел прерывистый разговор то о Корсунских, муже и жене, которых он очень забавно описывал, как милых сорокалетних детей, то о будущем общественном театре, и только один раз разговор затронул ее за живое, когда он спросил о Левине,
тут ли он, и прибавил, что он очень понравился ему.
Она
не сходилась с Анной с самого приезда и
тут вдруг увидала ее опять совершенно новою и неожиданною.
Ей
не нужно было спрашивать, зачем он
тут.
— К чему
тут еще Левин?
Не понимаю, зачем тебе нужно мучать меня? Я сказала и повторяю, что я горда и никогда, никогда я
не сделаю того, что ты делаешь, — чтобы вернуться к человеку, который тебе изменил, который полюбил другую женщину. Я
не понимаю,
не понимаю этого! Ты можешь, а я
не могу!
Никто
не знает, и только лакей хозяина на их вопрос: живут ли наверху мамзели, отвечает, что их
тут очень много.
— Звонят. Выходит девушка, они дают письмо и уверяют девушку, что оба так влюблены, что сейчас умрут
тут у двери. Девушка в недоумении ведет переговоры. Вдруг является господин с бакенбардами колбасиками, красный, как рак, объявляет, что в доме никого
не живет, кроме его жены, и выгоняет обоих.
Вронский поехал во Французский театр, где ему действительно нужно было видеть полкового командира,
не пропускавшего ни одного представления во Французском театре, с тем чтобы переговорить с ним о своем миротворстве, которое занимало и забавляло его уже третий день. В деле этом был замешан Петрицкий, которого он любил, и другой, недавно поступивший, славный малый, отличный товарищ, молодой князь Кедров. А главное,
тут были замешаны интересы полка.
Вронский видел всю неблаговидность этого дела и что
тут дуэли быть
не может, что надо всё сделать, чтобы смягчить этого титулярного советника и замять дело.
Вронский был
не только знаком со всеми, но видал каждый день всех, кого он
тут встретил, и потому он вошел с теми спокойными приемами, с какими входят в комнату к людям, от которых только что вышли.
— Позволь, дай договорить мне. Я люблю тебя. Но я говорю
не о себе; главные лица
тут — наш сын и ты сама. Очень может быть, повторяю, тебе покажутся совершенно напрасными и неуместными мои слова; может быть, они вызваны моим заблуждением. В таком случае я прошу тебя извинить меня. Но если ты сама чувствуешь, что есть хоть малейшие основания, то я тебя прошу подумать и, если сердце тебе говорит, высказать мне…
Сколько он ни говорил себе, что он
тут ни в чем
не виноват, воспоминание это, наравне с другими такого же рода стыдными воспоминаниями, заставляло его вздрагивать и краснеть.
— Ну, как я рад, что добрался до тебя! Теперь я пойму, в чем состоят те таинства, которые ты
тут совершаешь. Но нет, право, я завидую тебе. Какой дом, как славно всё! Светло, весело, — говорил Степан Аркадьич, забывая, что
не всегда бывает весна и ясные дни, как нынче. — И твоя нянюшка какая прелесть! Желательнее было бы хорошенькую горничную в фартучке; но с твоим монашеством и строгим стилем — это очень хорошо.
Когда он был
тут, ни Вронский, ни Анна
не только
не позволяли себе говорить о чем-нибудь таком, чего бы они
не могли повторить при всех, но они
не позволяли себе даже и намеками говорить то, чего бы мальчик
не понял.
Когда после того, как Махотин и Вронский перескочили большой барьер, следующий офицер упал
тут же на голову и разбился замертво и шорох ужаса пронесся по всей публике, Алексей Александрович видел, что Анна даже
не заметила этого и с трудом поняла, о чем заговорили вокруг.
Варенька казалась совершенно равнодушною к тому, что
тут были незнакомые ей лица, и тотчас же подошла к фортепьяно. Она
не умела себе акомпанировать, но прекрасно читала ноты голосом. Кити, хорошо игравшая, акомпанировала ей.
— Ну, и почему-то Анна Павловна сказала, что он
не хочет оттого, что вы
тут. Разумеется, это было некстати, но из-за этого, из-за вас вышла ссора. А вы знаете, как эти больные раздражительны.
— Самолюбия, — сказал Левин, задетый за живое словами брата, — я
не понимаю. Когда бы в университете мне сказали, что другие понимают интегральное вычисление, а я
не понимаю,
тут самолюбие. Но
тут надо быть убежденным прежде, что нужно иметь известные способности для этих дел и, главное, в том, что все эти дела важны очень.
— Я
не понимаю, к чему
тут философия, — сказал Сергей Иванович, как показалось Левину, таким тоном, как будто он
не признавал права брата рассуждать о философии. И эта раздражило Левина.
Они медленно двигались по неровному низу луга, где была старая запруда. Некоторых своих Левин узнал.
Тут был старик Ермил в очень длинной белой рубахе, согнувшись, махавший косой;
тут был молодой малый Васька, бывший у Левина в кучерах, с размаха бравший каждый ряд.
Тут был и Тит, по косьбе дядька Левина, маленький, худенький мужичок. Он,
не сгибаясь, шел передом, как бы играя косой, срезывая свой широкий ряд.
Левин отдал косу Титу и с мужиками, пошедшими к кафтанам за хлебом, чрез слегка побрызганные дождем ряды длинного скошенного пространства пошел к лошади.
Тут только он понял, что
не угадал погоду, и дождь мочил его сено.
Всё шло хорошо и дома; но за завтраком Гриша стал свистать и, что было хуже всего,
не послушался Англичанки, и был оставлен без сладкого пирога. Дарья Александровна
не допустила бы в такой день до наказания, если б она была
тут; но надо было поддержать распоряжение Англичанки, и она подтвердила ее решение, что Грише
не будет сладкого пирога. Это испортило немного общую радость.
Гриша плакал, говоря, что и Николинька свистал, но что вот его
не наказали и что он
не от пирога плачет, — ему всё равно, — но о том, что с ним несправедливы. Это было слишком уже грустно, и Дарья Александровна решилась, переговорив с Англичанкой, простить Гришу и пошла к ней. Но
тут, проходя чрез залу, она увидала сцену, наполнившую такою радостью ее сердце, что слезы выступили ей на глаза, и она сама простила преступника.
— Рады, а
не дали знать. У меня брат живет. Уж я от Стивы получил записочку, что вы
тут.
И
тут ничего ясного ему
не представлялось.
В то время как она входила, лакей Вронского с расчесанными бакенбардами, похожий на камер-юнкера, входил тоже. Он остановился у двери и, сняв фуражку, пропустил ее. Анна узнала его и
тут только вспомнила, что Вронский вчера сказал, что
не приедет. Вероятно, он об этом прислал записку.
— Нет, вы смеетесь, — сказала Анна, тоже невольно заразившаяся смехом, — но я никогда
не могла понять. Я
не понимаю
тут роли мужа.
— Ах, такая тоска была! — сказала Лиза Меркалова. — Мы поехали все ко мне после скачек. И всё те же, и всё те же! Всё одно и то же. Весь вечер провалялись по диванам. Что же
тут веселого? Нет, как вы делаете, чтобы вам
не было скучно? — опять обратилась она к Анне. — Стоит взглянуть на вас, и видишь, — вот женщина, которая может быть счастлива, несчастна, но
не скучает. Научите, как вы это делаете?
И
тут же в его голове мелькнула мысль о том, что ему только что говорил Серпуховской и что он сам утром думал — что лучше
не связывать себя, — и он знал, что эту мысль он
не может передать ей.
— Ах да,
тут очень интересная статья, — сказал Свияжский про журнал, который Левин держал в руках. — Оказывается, — прибавил он с веселым оживлением, — что главным виновником раздела Польши был совсем
не Фридрих. Оказывается…
Это дело
не мое личное, а
тут вопрос об общем благе.
И смерть эта, которая
тут, в этом любимом брате, с просонков стонущем и безразлично по привычке призывавшем то Бога, то чорта, была совсем
не так далека, как ему прежде казалось.
― Да, но я
не могу! Ты
не знаешь, как я измучалась, ожидая тебя! ― Я думаю, что я
не ревнива. Я
не ревнива; я верю тебе, когда ты
тут, со мной; но когда ты где-то один ведешь свою непонятную мне жизнь…
Серые глава адвоката старались
не смеяться, но они прыгали от неудержимой радости, и Алексей Александрович видел, что
тут была
не одна радость человека, получающего выгодный заказ, —
тут было торжество и восторг, был блеск, похожий на тот зловещий блеск, который он видал в глазах жены.
— Я одно скажу, Алексей Александрович. Я знаю тебя эа отличного, справедливого человека, знаю Анну — извини меня, я
не могу переменить о ней мнения — за прекрасную, отличную женщину, и потому, извини меня, я
не могу верить этому.
Тут есть недоразумение, — сказал он.
Теперь же, когда он услыхал, что она
тут, он вдруг почувствовал такую радость и вместе такой страх, что ему захватило дыхание, и он
не мог выговорить того, что хотел сказать.