Неточные совпадения
Тут нужно было довольно тонкое проникновение, чтобы понять: зачем этот
как бы недовольный тон, и к
кому именно он относится?
Но, однако, ответа не было, а темная фигурка, легко скользя стороною дороги, опять исчезла в темноте ночи, и только по серому шару, который катился за нею, Марья Николаевна основательно убедилась, что это была она, то есть Ольга Федотовна, так
как этот прыгающий серый шар был большой белый пудель Монтроз, принадлежавший Патрикею Семенычу и не ходивший никуда ни за
кем, кроме своего хозяина и Ольги Федотовны.
В этом
как бы заключался весь ответ ее себе, нам и всякому,
кто захотел бы спросить о том, что некогда было, и о том, что она нынче видит и что чувствует.
Не в городе, не на губернаторском подворье тогда искали ума-то, а у нас в Протозанове: не посоветовавшись с бабинькою, ничего не делали; выборы приходили, все к ней прежде съезжались да советовались, и
кого она решит выбрать, того и выбирали, а другого, хоть он
какой будь, не токмо что спереду, а и с боков и сзаду расшит и выстрочен, — не надо.
— Дутики вы, дутики, больше ничего
как самые пустые дутики! Невесть вы за
кем ухаживаете, невесть за что на своих людей губы дуете, а вот вам за то городничий поедет да губы-то вам и отдавит, и таки непременно отдавит. И будете вы, ох, скоро вы, голубчики, будете сами за задним столом с музыкантами сидеть, да,
кому совсем не стоит, кланяться, дескать: «здравствуй, боярин, навеки!» Срам!
Рогожин рассердился, плюнул и, наговорив заодно всем,
кому мог, больших дерзостей, укатил из города неизвестно по
какой дороге.
Но это еще было не все, то был сюрприз для глаз, а был еще сюрприз и для слуха. Рогожину стало сдаваться, что невдалеке за его теменем что-то рокочет,
как будто
кто по одному месту ездит и подталкивает.
Петр Первый этого желал и не достиг — будто
как сам бог этому противился:
кто заведет майорат, глядишь, и род вымирает; ясно господь глаголет: сие ему неугодное и нам не нужно.
После этого губернатор напрасно тщился попасть в тон к графу. Но граф счел себя положительно обиженным и уехал, не видавшись ни с
кем из ухаживавших за ним сановников. Он их считал достойными большего наказания, чем самоё княгиню, которая ему стала даже серьезно нравиться,
как Гаральду презиравшая его русская дева.
Впрочем, я так близко знаю тех, о
ком говорю, что не могу сделать грубых промахов в моем рассказе, который буду продолжать с того,
как повела себя княгиня Варвара Никаноровна в Петербурге, где мы ее оставили в конце первой части моей хроники, любующеюся преобразованным по ее мысли Дон-Кихотом Рогожиным.
Кто помнит,
как сильна была в ней привычка к деревне, тот должен сознаться, что эта женщина умела себя переламывать.
— Можно ли-де об этом говорить? Что там от наших глаз спрятано, того не увидишь, да и не нужно: пока я в этом мире человеком живу, мне дана заповедь,
как жить, а что после будет, то никому не известно. Одно полагаю,
кто, человеком бывши, своего достоинства не сбережет, того хоть и ангелом сделай, он и ангельское потеряет.
В свете знали, что княгиня ни у
кого ничего не искала, и потому там ее искали и собирались есть за ее столами и потом сплетничать о ней,
как о чудаке, о женщине резкой, беспокойной и, пожалуй, даже немножко опасной.
Уважая род
как преемство известных добрых преданий, которые, по ее мнению, должны были служить для потомков побуждением беречь и по мере сил увеличивать добрую славу предков, княгиня отнюдь не была почитательницею породы и даже довольно вульгарно выражалась, что «плохого князя и телята лижут; горе тому, у
кого имя важнее дел его».
— Ах, вы всего менее затрудняйтесь этим, — отвечал ему кто-то,
кому он надоел с своею игривостью, — держитесь
как вы есть, и вы будете совершенно то, что должны представить.
Это, однако, имело для Gigot свою хорошую сторону, потому что чрезвычайно сблизило его с Ольгой Федотовной, которая сама была подвержена подобным припадкам и, по сочувствию, нежно соболезновала о других,
кто их имеет. А бедный Gigot, по рассказам Ольги Федотовны, в начале своего житья в доме княгини, бывало,
как пообедает, так и начнет морщиться.
— En bien, votre critique n'est pas fondée, [Итак, ваша критика неосновательна (франц.)] — решил торжествующий Gigot, и, широко шаркнув Дон-Кихоту ногой, он язвительно поклонился ему,
как человеку, с которым нечего много разговаривать тому,
кто читал про Обри и Мондидье, Облонгов и Мордрелей. Рогожин был смят, но он быстро и преоригинально нашелся.
Семнадцатилетняя княжна решила
как можно скорее оставить материн дом. Выход представлялся один — замужество. Княжна Анастасия никого не любила, ей даже никто не нравился, ей было все равно, за
кого бы ее судьба ни вынесла, лишь бы поскорее, лишь бы заставить завидовать себе своих подруг, уехать за границу, а возвратясь оттуда, жить открытым домом и делать то же, что делают другие, то есть «выезжать в свет», к чему бабушка была решительно неспособна и откровенно в этом сознавалась, говоря, что...
Жених этот был не
кто иной,
как давно нам знакомый граф Василий Александрович Функендорф, ни за что не желавший расстаться с протозановскими маетностями.
— Отчего же?.. человек
как все… могу и я грешить и ошибаться, но только я не люблю быть долго виноватою и, если
кого обижу, люблю поскорей поправиться: прошу прощения.
За дорогу бабушка имела время все это сообразить и сосчитать и, совсем на этот счет успокоясь, была весела
как прежде: она шутила с детьми и с Gigot, который сидел тут же в карете на передней лавочке; делала Патрикею замечания о езде, о всходах озими и тому подобном; сходила пешком на крутых спусках и,
как «для моциона», так и «чтобы лошадей пожалеть», пешком же поднималась на горы, причем обыкновенно задавала французу и детям задачу:
кто лучше сумеет взойти и не умориться.
Бабушка сначала спросила Рогожина, с
кем он и за что дрался, но, получив в ответ, что «это пустяки», она подумала, что это и впрямь не более
как обыкновенные пустяки, и перешла к разговору о Червеве.
— Да; только в самом себе… но… все равно… Вы обобрали меня,
как птицу из перьев. Я никогда не думала, что я совсем не христианка. Но вы принесли мне пользу, вы смирили меня, вы мне показали, что я живу и думаю,
как все, и ничуть не лучше тех, о
ком говорят, будто они меня хуже… Привычки жизни держат в оковах мою «христианку», страшно… Разорвать их я бессильна… Конец!.. Я должка себя сломать или не уважать себя,
как лгунью!
В городе об этом много говорили, так
как это был дом довольно известный и старушку знали с хорошей стороны и сожалели ее, но в мире купеческом, где на первом плане интересы торговые, а нравы довольно жестокие, не осудили и сыновей, которые капитал берегли, а помирились с этим
как есть и только изредка посматривали:
кто кого в этом споре переспорит?
Он снесся, с
кем нужно было, в Петербурге и, получив уведомление, что государь удостоит чести принять от дворян бал в их дворянском собрании, считал это дело налаженным
как нельзя лучше и хлопотал только о том, чтобы бал был достоин места, где дается, и высокого гостя, в честь которого он готовится.
— А
кто же в таком случае будет их Навин и Холев, которые укажут им,
как надо выгнать хананеев?
Осторожность свою в этих, по ее словам, «тяжелых сношениях» она ставила выше всего, потому что подозревала, что «эти люди способны ссориться и мириться», тогда
как Софья Сергеевна никогда ни с
кем не ссорилась и потому, следовательно, ни с
кем и не мирилась.
Она знала, что есть кружок людей, которые называют себя светом, и что она тоже принадлежит к этому кружку и не обязана никому ничем помогать, ни сама ожидать от
кого бы то ни было никакого участия, но что тем не менее связи ее с этим кружком, основанные на однородности вкуса и стремлений,
как нельзя более прочны и не разорвутся и не поколеблются ни для
кого и ни для чего.