Неточные совпадения
Князь Лев Яковлевич был этому чрезвычайно рад, но он находил невозможным, чтобы бедная дворянка
бывала у его жены
как будто какая-нибудь пришлая,
не на равной ноге. «Через это люди
не будут знать,
как ее понимать», — рассудил он и тотчас же надел свой отставной полковничий мундир и регалии и отправился из своего Протозанова в деревню Дранку с визитом к бабушкиному отцу.
— Этакий дурак, — хохлище безмозглый был! — обыкновенно смеясь восклицала,
бывало, прерывая рассказ, Ольга Федотовна, — в службе был, а решительно никакой политики
не мог сохранить, что кстати, что некстати, все,
бывало,
как думает, так и ляпнет!
Придет,
бывало, домой, у своей пустой избы на порожке сядет и сидит, только
как сыч глаза выпялит и водит ими, а ничего
не видит.
А потом
как к первым после того каникулам пришло известие, что Вася
не будет домой, потому что он в Киеве в монахи постригся, она опять забеленила: все,
бывало, уходит на чердак, в чулан, где у меня целебные травы сушились, и сверху в слуховое окно вдаль смотрит да поет жалким голосом...
— Что же, — говорила она, — отчего от него,
бывало,
какой председатель или вице-губернатор даров
не возьмет?
Все эти люди считали обязанностью хоть раз
побывать у бабушки, и она им, разумеется, была рада, так
как у нее «гость был божий посол», но тем
не менее тут с этими «послами» иногда происходили прекурьезные расправы, которыми злополучная Марья Николаевна терзалась и мучилась беспримерно.
— Ни одной ночи, — говорит, — бедная,
не спала: все,
бывало, ходила в белый зал гулять, куда, кроме
как для балов, никто и
не хаживал. Выйдет,
бывало, туда таково страшно, без свечи, и все ходит, или сядет у окна, в которое с улицы фонарь светит, да на портрет Марии Феодоровны смотрит, а у самой из глаз слезы текут. — Надо полагать, что она до самых последних минут колебалась, но потом преданность ее взяла верх над сердцем, и она переломила себя и с той поры словно от княжны оторвалась.
Зинка, далеко таскаясь со своим швецовством,
бывал почти во всех деревнях всего округа, знал многих людей и
не боялся неизвестных дорог, потому что умел их распытывать; к тому же он мог чинить платье неприхотливого Дон-Кихота и был
не охотник сидеть долго под одною кровлею, столько же
как и его барин.
Прискакав после долговременного отсутствия домой, Дон-Кихот впал в полосу долговременного штиля,
какого потом
не бывало уже во всю его остальную жизнь, и тут он совершил один страшный и бесповоротный шаг, о котором, вероятно, имел какое-нибудь мнение, но никогда его никому
не высказывал.
Такой был на этот счет дрянной, что надо ему было
как можно скорей помогать, и чуть он,
бывало, мне только заговорит это «экскюзе»,
как я уже его дальше и
не слушаю, а скорее ему из кармана пузыречек и говорю...
— Да ведь позвольте, пожалуйста, ведь это так-с… тогда ведь, знаете, в старину,
какие люди
бывали: учились много, а
не боялись ничего.
Я, здесь ничего
не узнавши, да бегу к Патрикею Семенычу, чтобы с его умом посоветоваться, да
как раз в угольной наскочила, что княгиня, — чего никогда
не бывало, — в утреннем капоте стоят, а перед ними бедный Жигошка и на коленях вертится, и ручонки ломает, и к небу таращится, и сам плачет.
Пастух под тенью спал, надеяся на псов, // Приметя то, змея из-под кустов // Ползёт к нему, вон высунувши жало; // И Пастуха на свете бы не стало: // Но сжаляся над ним, Комар, что было сил, // Сонливца укусил. // Проснувшися, Пастух змею убил; // Но прежде Комара спросонья так хватил, // Что бедного его
как не бывало.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-богу! такого никто
не запомнит городничего. Так все и припрятываешь в лавке, когда его завидишь. То есть,
не то уж говоря, чтоб
какую деликатность, всякую дрянь берет: чернослив такой, что лет уже по семи лежит в бочке, что у меня сиделец
не будет есть, а он целую горсть туда запустит. Именины его
бывают на Антона, и уж, кажись, всего нанесешь, ни в чем
не нуждается; нет, ему еще подавай: говорит, и на Онуфрия его именины. Что делать? и на Онуфрия несешь.
Городничий. Ах, боже мой! Я, ей-ей,
не виноват ни душою, ни телом.
Не извольте гневаться! Извольте поступать так,
как вашей милости угодно! У меня, право, в голове теперь… я и сам
не знаю, что делается. Такой дурак теперь сделался,
каким еще никогда
не бывал.
Осип, слуга, таков,
как обыкновенно
бывают слуги несколько пожилых лет. Говорит сурьёзно, смотрит несколько вниз, резонер и любит себе самому читать нравоучения для своего барина. Голос его всегда почти ровен, в разговоре с барином принимает суровое, отрывистое и несколько даже грубое выражение. Он умнее своего барина и потому скорее догадывается, но
не любит много говорить и молча плут. Костюм его — серый или синий поношенный сюртук.
— А счастье наше — в хлебушке: // Я дома в Белоруссии // С мякиною, с кострикою // Ячменный хлеб жевал; //
Бывало, вопишь голосом, //
Как роженица корчишься, //
Как схватит животы. // А ныне, милость Божия! — // Досыта у Губонина // Дают ржаного хлебушка, // Жую —
не нажуюсь! —
Стародум. Любезная Софья! Я узнал в Москве, что ты живешь здесь против воли. Мне на свете шестьдесят лет. Случалось быть часто раздраженным, ино-гда быть собой довольным. Ничто так
не терзало мое сердце,
как невинность в сетях коварства. Никогда
не бывал я так собой доволен,
как если случалось из рук вырвать добычь от порока.