— И, батюшка, ваше сиятельство, кàк можно сличить! — с живостью отвечал Чурис, как будто
испугавшись, чтоб барин не принял окончательного решения: — здесь на миру место, место веселое, обычное: и дорога и пруд тебе, белье что ли бабе стирать, скотину ли поить — и всё наше заведение мужицкое, тут искони заведенное, и гумно, и огородишка, и вётлы — вот, чтò мои родители садили; и
дед, и батюшка наши здесь Богу душу отдали, и мне только бы век тут свой кончить, ваше сиятельство, больше ничего не прошу.
Ему не нравились эти разговоры ещё и потому, что зачастую они кончались ссорою.
Дед долго говорил о близости своей смерти. Лёнька сначала слушал его сосредоточенно,
пугался представлявшейся ему новизны положения, плакал, но постепенно утомлялся — и не слушал
деда, отдаваясь своим мыслям, а
дед, замечая это, сердился и жаловался, что Лёнька не любит
деда, не ценит его забот, и наконец упрекал Лёньку в желании скорейшего наступления его,
дедовой, смерти.