Флоw. Простые и не простые истории о жизни в потоке

Сабина Гольштейн

«Оказывается, все мы обладаем знанием, нужно только уметь стучаться в нужные двери и подбирать к ним верные ключи…»Жизнь и смерть, семья и любовь, трагические страницы истории еврейского народа, поиски Бога и смысла человеческого существования – все эти темы органично переплетаются на страницах книги Сабины Гольштейн и складываются в одно четкое, светлое послание, продиктованное словно бы самой вечностью…

(Написано мной в четырнадцать лет и пронесено через жизнь.)

Редактор Наталья Астанина

Корректор Мария Устюжанина

Иллюстратор Ксю Борисова

Иллюстрация на обложке Саша Галицкий

Помощь в оформлении и издании Наташа Кравец

© Сабина Гольштейн, 2020

© Ксю Борисова, иллюстрации, 2020

© Саша Галицкий, иллюстрация на обложке, 2020

© Наташа Кравец, 2020

ISBN 978-5-4498-7726-0

Создано в интеллектуальной издательской системе Ridero

Клара

Всем мамам посвящается…

«Как же мне всё надоело. Опостылело», — думала Клара, возвращаясь с работы. Она только что запаслась продуктами на ближайшую неделю. Решив экономить на всём, посыльного из магазина не брала.

«Ничего, донесу как-нибудь, нe впервой, — уговаривала она себя, забежав за Йоником в школу. — На кого я стала похожа». Клара мельком глянула в зеркало, висевшее в школьном холле. На неё смотрела уставшая, слегка взлохмаченная тётка с тёмными кругами под глазами и едва намечающимися морщинами. Клара с горечью оглядела представшую перед ней картину, особенно внимательно вглядываясь в свой так и не ушедший после последних родов живот, как будто он сойдёт на нет, если она будет испепелять его взглядом.

— Йонь, привет, давай быстрее.

— Мам, мне нужен учебник. Мама, тут записка от учительницы, а мы пойдём сегодня в «Макдональдс», а? Мам, ты знаешь, мне очень нравится Галь. И вообще, я решил на ней жениться.

Клара, как всегда, напряглась от сыновнего натиска.

— Йонь, я сейчас с ума сойду от твоих ста слов в минуту. Собирайся скорее, пожалуйста. Мы постоянно опаздываем!

«Hу вот, опять я его зря обидела, — сразу пожалела она, — почему я всё время лечу куда-то? Времени нет ни на что, ни на себя, ни на детей, а ведь ещё вчера мне было двадцать. И никаких животов и морщин. Как за один день я вдруг стала почти сорокалетней женщиной с тремя детьми и тремя ссудами в банке? О господи, о чем я думаю, ясли сейчас закроются», — спохватилась Клара.

В яслях она застала зарёванную и благоухающую отнюдь не розами Талю. Воспитательница укоризненно пожала плечами:

— Вы же знаете, как она не любит оставаться последней.

Клара уныло пошла за мокрыми салфетками. Отмытое и обласканное дитя льнуло к матери, и она вдруг подумала о том, что не за горами то время, когда дети вырастут и не захотят так нежно прижиматься к ней и ловить каждое её слово. Йонька станет выпаливать свои сто слов кому-то другому, а не ей… Всё-таки какая она счастливая. Даже с этими вечными болезнями, покупками и долгами. Это было её мгновение. Осознание факта, что жизнь удалась. Вдруг в голове появилась мысль ещё об одном ребёнке.

***

Клара проснулась в полпятого от мучительного приступа утреннего токсикоза. Мысль оказалась материальной, и брошенное в эфир пожелание заполучить ещё одного младенца практически молниеносно воплотилось в жизнь. Она уже сожалела о своём скоропалительном желании, с ужасом представляя новые жизненные трудности. Мошик, в прошлой жизни Мишка, тихо посапывал рядом, смешно растопырив пальцы ног. Клара нежно погладила его плечо. Тошнота отступила вместе с чёрными мыслями. Она с умилением вспоминала, как он носился с ней, словно с писаной торбой, когда она была беременна Рахелью. Он безумно хотел мальчика.

Вчера не было никаких сил готовить, видимо, сказывалась беременность. Клара всегда ослабевала в первый триместр. Как будто кто-то пил из неё соки, впрочем, это было недалеко от истины.

«Дети вернутся из школы и съедят меня», — подумала Клара. Но вылезать из тёплой постели в столь раннее время совсем не хочется, а представив ароматы готовящейся еды, Клара почувствовала новый приступ тошноты. «Ну его, пиццу закажем». Она повернулась на другой бок, убедившись, что будильник позвонит ровно через час, и сладко уснула на широком Мошкином плече, которое стало абсолютно родным за девятнадцать лет их, в общем-то, счастливого брака.

***

На работе cекретарша лениво заваривала кофе, начальник, как всегда, опаздывал.

Клара посмотрела на свой живот. Каждый раз она поражалась своему соучастию в этом таинстве. В первую беременность она надеялась, что вот сейчас, ещё чуть-чуть, и ей откроются все тайны бытия. Но живот рос и жил отдельной жизнью, а тайны так и остались за семью печатями. От этого было даже ощущение лёгкой обиды. Её использовали как сосуд, она не чувствовала себя волшебницей, творящей жизнь, скорее — инструментом для творения.

— Клара! Тебя Виктор зовёт, — сквозь грёзы к ней прорвался голос секретарши, — подготовь инструменты, у нас сегодня много народу.

Доведёнными до автоматизма движениями раскладывала инструменты, готовила смеси и лекарства. Стоматологическая клиника просыпалась, и уже стали появляться первые пациенты.

Она в принципе любила свою работу. Учиться серьёзно у неё не получилось. Сначала репатриация, потом буквально через год свадьба, потом через полгода рождение Рахели. Да, они поженились «по залёту». Она вспомнила налившиеся кровью глаза отца, немигающие, страшные, в упор разглядывающие щуплую тогда Мишкину фигуру. На неё отец даже смотреть не мог. Он презирал её в тот момент. Любимая дочка, отличница, надежда всей семьи. И вдруг беременность в девятнадцать лет. У него были совсем другие планы на её будущее. Слава богу, мама Миши помогла разрешить эту ужасную ситуацию. Она засуетилась и стала громко радоваться внуку…

Почему они все так были уверены, что у неё мальчик? Она чувствовала, что это не так, но хранила своё предчувствие в себе. Боялась их расстроить. Какими детьми они тогда были… Хотя что, собственно, изменилось с тех пор, кроме их тел, чуть более обрюзгших, стремящихся ближе к земле? В душе она оставалась всё такой же слегка замкнутой девочкой, обманувшей надежды самых близких ей людей. Это был обычный день в череде дней её жизни. Все так же сыпался песок в песочных часах, которые перевернули тридцать восемь лет назад её родители. А в животе у неё билось сердце нового человека. Они с Мишкой снова перевернули ещё одни песочные часы…

***

Арье Лейб сквозь дрёму вспоминал события недавнего прошлого. Ничто в его тихой, размеренной жизни не предвещало страшного конца. Он словно сейчас видел маленький покосившийся домик в деревне со смешным названием Кобылка в зелёной бессарабской глуши. Раннее утро, колодец. Мать, идущая тяжеловатой походкой с полными ведрами. Её обветренное, прекрасное лицо, русые волосы, выбившиеся из-под косынки.

Гойка — так насмешливо звал её отец за небесные глаза и римский профиль. Она действительно смотрелась невесть откуда залетевшей птицей среди смуглых и волооких сестёр. Отец грезил Эрец Исраэль. Он чуть не бросил их всех в погоне за этой мечтой. На его пути встал дед. Сильный был человек. Волевой. Без царя в голове. В деревне его не только боялась родня, но даже местная ватага парней старалась обходить стороной. Обещал найти и убить отца, если бросит семью. То ли совесть в отце взыграла, то ли действительно деда испугался, но никуда он не уехал. Жаль. Может быть, и не ушло бы тогда все их семя в золу Освенцима.

Никого не пощадила старуха с косой. Ни маленькую Рахель, ни отца, ни даже деда. Их старого, несгибаемого деда. Он ушёл первым. Слишком непокорным был его нрав, чтобы жить так, как им пришлось жить эти последние месяцы. Он просто вышел из колонны. Это было настолько неожиданно для конвоиров, что они не сразу осознали происходящее. Он успел отойти метров на сто, когда короткая очередь прервала жизнь Хаима-Янкеля Фиша, семидесяти лет от роду, снова обретшего свободу от очередного бренного земного существования. А они тогда продолжали идти. Он видел, как отец молча плачет и как смотрит мать взглядом загнанной гордой лани. Он тихо уснул, забывшись от тяжких воспоминаний. Откуда-то сверху уютно стучало материнское сердце. Они стали одним целым с ней, связанные общей судьбой. Верхний конус песочных часов его новой жизни был ещё полон, и песок сыпался вниз тонкой, ровной, убаюкивающей струйкой.

***

Какая-то вселенская печаль поглотила Клару. Ей не было внешних объяснений. На работе и дома все шло своим чередом. Таля благополучно отказалась от подгузников и полюбила щеголять по дому босоногая и голопопая. Шкодник Йонька часто этим пользовался, так и норовя залепить сестричке звонкую и очень обидную оплеуху. У Рахели бурлила своя жизнь. Ей скоро исполнялось восемнадцать, близилось окончание школы, и её с головой поглoтили экзамены.

Мысли о детях отвлекли Клару, и облако печали чуть отступило, ушло обратно вглубь. «Неужели гормоны так играют? Но ни в одну беременность не было ничего подобного, — размышляла она. — Может, мне витаминa B не хватает?»

Самоуспокоение не помогало, и душевные метания, грусть и какая-то то ли злость, то ли даже ярость стали её постоянными спутниками. Ей казалось, что она видит внутренним зрением источник этих эмоций. Закрывая глаза, она концентрировалась на центре живота, на том самом месте, где тихо рос её новый ребёнок. Это были совершенно незнакомые ей ощущения, о которых она боялась рассказывать даже Мишке. Так и несла их в себе.

Между тем живот рос, и ей казалось, что она уже чувствует это волшебство, будто бабочка пролетела внутри. Первые, очень мягкие движения своего ребёнка. Она всё больше отдалялась от внешнего мира. Как часто случается с беременными женщинами, все её чувства, мысли и устремления были обращены внутрь. Нет, она продолжала всё так же утром вставать на работу, произносить ласковые слова. Но это будто бы была вторая Клара, а она настоящая находилась где-то между небом и землёй, став одним целым с ещё неродившимся существом. Это второе существование наполняло ужасной, неизмеримой болью, которая росла с каждым днём. И однажды вся боль и ужас проявились на физическом уровне, и Клару увезли в больницу с острым приступом аппендицита.

— Он не доверяет мне. Он не хочет наружу, — плакала Клара, — oн чувствует мои сомнения. Но я люблю тебя. Я люблю тебя нерождённого больше всего на свете. Я спрячу тебя у моей груди, тебя никто никогда не обидит.

У неё поднялась температура, и начался бред. Мошик дежурил у её постели.

— Уже давно развеян пепел. Ты поедешь туда на экскурсию. Это больно, но уже совсем не страшно.

— Клара, ты бредишь, очнись! Тебе сделали операцию. С ребёнком все хорошо.

— Мне снился наш сын. Он не хотел, но я уговорила его, я обещала…

— Кларочка, это только сон. Это от наркоза. У нас будет мальчик, и с ним всё хорошо.

***

Воспоминания Арие Лейба становились всё менее отчётливыми. Он уже не помнил, кем были эти люди. Чёрно-белым калейдоскопом мелькали картины чьей-то жизни. Коровник. Сладко и чуть затхло пахнет парным молоком, сеном и навозом. Какая-то высокая женщина кормит ребёнка. Он чувствует её любящий взгляд, он слышит её мысли. «Он будет жить долго и счастливо. Он родит много детей. Это дерево будет плодоносить вечно. Он увидит Иерусалим». Мёртвый старик на обочине, в грязи, весь в крови. Его слепые глаза обращены к небу. На его умиротворённом лице застыла странная улыбка. Кто-то завидовал этому старику. Он только не может вспомнить кто.

Опять женщина из коровника. Она в другом ряду. Всё. Он её больше никогда не увидит. Человек с узнаваемым лицом, от которого остались одни мощи, носит камни. Он тоже носит камни. Человек шепчет ему: работай. В работе спасение. Но он не может. Он больше не может. Он хочет уснуть, и пусть тёплой мягкой периной ему станет земля, а снежный покров — долгожданным саваном. Он не хочет жить. «Зачем я родился? Жизнь — это средоточие зла. В этом мире мне нет места. Я не хочу иметь здесь своё место. Я хочу НАВСЕГДА уйти из этого страшного мира». Вспышка. Темнота. Никто и нигде. Мира нет, меня нет, времени нет. Всё сложилось в бесконечную точку.

***

У Миши случилось неожиданное повышение по службе. Ему предложили должность начальника крупного строительного проекта. Должность включала в себя массу невиданных ими доселе привилегий. Машину от работы, пенсионную программу и много других приятных мелочей. Он радовался как ребёнок. Посадив Тальку на плечи, он изображал лошадь, одновременно ухитряясь периодически наезжать на Йоника, который моментально включился в игру. Клара, ещё не совсем оправившаяся от операции, с умилением наблюдала за своим многочисленным семейством.

«Видишь, мой мальчик, как хороша бывает эта жизнь? — вдруг подумала Клара. — Посмотри, какая семья ждёт тебя и уже любит».

Словно почувствовав её мысли, Таля слезла со спины отца, подошла к Кларе и прижалась щекой к её животу.

— Блатик, Аличка, — пролепетала она, — xолёсий. Ляля.

«А ведь действительно, Арие — Арик, Аринька», — словно примеряя имя, как новую одежду, подумала Клара.

— Миша, по-моему, Таля сейчас дала имя своему брату.

— Ну Арик так Арик. Лев. Почти в честь моего отца… Хорошее имя для пацана. А представляете себе, как мы загуляем. Сядем в машину и поедем куда глаза глядят. Здесь так много красивых мест, про которые мы ещё ничего не знаем, — размечтался Мишка.

— Что-то мне ещё нездоровится, я пойду полежу, — сказала Клара. Она снова уплывала куда-то на одиноком и грустном облаке.

***

Перед внутренним взором души, звавшейся в последнем своём пребывании на Земле Арье Лейбом, мелькали вереницы воплощений — рождение, жизнь, смерть. Словно кто-то включил длинную ленту немого кино. Лента прокручивалась с конца. Иногда по каким-то неведомым законам временная хронология нарушалась. Изредка эпизоды из нескольких жизней смешивались друг с другом. Он видел древний Иерусалим. Он присутствовал при разрушении храма. Он горел на костре, разожжённом испанской инквизицией. Он был рождён и уничтожен бессчётное множество раз. Лишь одно событие повторялось из раза в раз, из жизни в жизнь. Высокая светловолосая женщина каждый раз предсказывала ему, что он будет жить долго и его род никогда не угаснет. Но ни в одном из воплощений ему не удавалось осуществить предсказанное. Каждая его жизнь оканчивалась в ещё больших муках, чем предыдущая. Он снова и снова убеждался в жестокости этого мира и с каждым разом стремился всё быстрее оттуда уйти. Но какая-то неуловимая сила возвращала его на Землю. И раз за разом он делал свой выбор. Он не хотел жить. Это нежелание разрасталось в нем чёрным цветком ещё в материнской утробе. Он мечтал о забвении. Об истинном небытии.

***

Слепое белое солнце тускло светило сквозь пыльную бурю. Клара всегда очень плохо чувствовала себя здешней весной, в то время, когда приходили сюда эти ужасные ветра из пустыни. В пыльной дымке город выглядел живым мертвецом. Сквозь завесу пыли, словно наваждение, проглядывали здания и деревья. Всегда такой белый, слепяще-нарядный под безжалостным дневным солнцем, сегодня город стал похож на собственный призрак, затерявшийся где-то между временем и пространством. Вне времени и пространства. Клара забылась тревожным сном.

Мальчик, нет, подросток стоял рядом с морем. Он был абсолютно гол. Рядом на песке лежала его одежда. Заходило солнце. Единственное, что нарушало эту умиротворяющую картину, было отчаяние в его глазах. Глазах загнанного, раненого зверя. Клара поняла, что стоит только захотеть, и она сможет увидеть мир через призму его зрения. Усилием воли Клара заглянула в его мысли. «Зачем они оставили в живых именно меня? Они перебили всех, всю деревню. Я должен был умереть одним из первых, но я испугался, я хотел жить, и они пришли и убили их всех на моих глазах. Проклятые римляне. Как жесток наш Бог, как ужасен и тёмен этот мир». Мальчик стал заходить в море. Клара подумала, что свежее дыхание воды придаст ему сил. Но вот он зашёл в воду по горло, и мягкие волны, набегая, накрывали его с головой. Он просто стоял покорно, не пытаясь сопротивляться, просто ждал, когда милосердное море избавит его от этих мук, и он обретёт долгожданное забвение. Словно услышав его молитвы, накатило несколько высоких волн, и его хрупкое тело исчезло, как будто растворившись, под водой.

Резко подскочив на кровати, Клара усилием воли скинула с себя чары страшного сна:

— Этот хамсин сведёт меня когда-нибудь с ума.

Тусклое белое солнце заходило, дав возможность родиться назавтра новому свежему дню.

***

Живот округлился и потяжелел. Клара всё больше прислушивалась к новой жизни, растущей у неё внутри. «Восьмой месяц, как время пролетело», — думала она. Мальчик, Арик, как они с подачи маленькой Тали стали его называть, уже вовсю подавал признаки жизни. Клара, улыбаясь, сравнивала его нежные, тихие прикосновения с бурными Талькиными. Та дралась отчаянно, и у Клары периодически возникало ощущение, что в животе живёт не маленькая девочка, а парочка буйных революционеров. Движения Арика ощущались совсем по-другому. Они были тише, нежнее и как-то грустнее, что ли.

Вдруг что-то ледяное зашевелилось в Клариной душе, и она, бросив взгляд на брюки, заметила, что они перепачканы в крови. Все её дети приходили в этот мир ровно посредине тридцать девятой недели, и ни разу за беременность у неё не возникало мысли, что это может случиться иначе. Ей стало жарко, сердце забилось с бешеной скоростью, и она попыталась сообразить, что же сейчас делать. С ужасом поняла, что не может вспомнить номер скорой помощи. Дрожащими руками стала лихорадочно набирать Мишкин номер. Его мобильный телефон, как назло, оказался отключённым. Клара почувствовала, что весь мир вокруг покрылся тусклой плёнкой, предметы потеряли свои привычные формы и стали удаляться от неё. В это время Рахель, вернувшаяся из школы, поворачивала ключ в замке.

***

Человек шёл по пустыне. Выжженная почва, казалось, забыла о существовании воды. Нещадно слепило и обжигало солнце. Редкие растения словно пытались распластаться по земле, приникнуть к ней в поисках долгожданной влаги. Человек шёл, не зная куда и зачем. Он исходил так не первую и не вторую жизнь. Ему говорили зачем, но он не слышал. Ему показывали всевозможные варианты пути, но он не видел. Слепой и глухой, всё, что он видел вокруг себя, — это сухую, безжизненную поверхность. С самого начала у него, как и у остальных, были открыты все дороги. Но он неизбежно находил себя здесь, в пустыне. Без воды и еды, без близких и друзей. Внутри него звучали голоса, но он отмахивался от них, как от назойливых мух. Сначала очень слабо, потом всё сильнее и сильнее, практически переходя в крик, звучал голос: «Живи! Это твой последний шанс понять зачем и как».

Клара очнулась на операционном столе. Вокруг суетились врачи и медсёстры. Клара было испугалась, что уже умерла, но тут же узнала гинеколога, к которому приходила советоваться в прошлую беременность. Он вроде не умирал, значит, и она жива, Клара вдруг вспомнила случившееся.

— Очнулась, — улыбнулся ей молодой врач, стоявший слева, — не переживайте, всё хорошо. Мы делаем вам кесарево. У вас отторжение плаценты. Постарайтесь успокоиться. Мы сделали вам местный наркоз, и вы ничего не почувствуете.

Клара попыталась посмотреть в сторону живота, но увидела только что-то вроде простыни в районе груди и головы врачей, стоявших рядом с её животом.

В коридоре Миша нервно кусал губы, слушая рассказ старшей дочери. Рахель, напуганная происшедшим, была бледна как полотно. Мишка вдруг с нежностью подумал о ней: «Выросла моя маленькая девочка». Он обнял Рахель за плечи и сказал, что всё самое страшное уже позади. Рахель вдруг заплакала горькими слезами у него на плече, так, как умеют плакать только дети — из глубины души, от всего сердца. Из операционной вышел молодой врач и направился прямиком к Мише и Рахели.

***

Клара брела по незнакомой пустынной местности. Унылый вид навевал тоску. Она помнила, что ищет здесь кого-то, и надо обязательно продолжать идти, иначе случится что-то страшное и непоправимое. Ей ужасно хотелось пить. Но на километры вокруг не было ни капли воды. Только сухая, потрескавшаяся почва. Вдруг Клара обнаружила, что стоит у подножия горы. «Иди, — сказал ей кто-то, — он ждёт. Он согласен». Она стала взбираться на гору на четвереньках, обдирая руки и ноги в кровь, соскальзывая, нависая над пропастью. Добравшись до середины, она потеряла ориентир и вдруг поняла, что падает, скатывается кубарем. Но, к счастью, зацепилась за уступ краешком платья. Всеми силами она пыталась удержаться…

— Жить будет, — откуда-то снаружи послышался голос.

Клара медленно, мучительно прорываясь в эту реальность, открыла глаза. Из тумана стали вырисовываться знакомые черты врача, делавшего ей операцию. Вспомнив, что находится в больнице, она судорожно пыталась спросить что-то, прочистив пересохшее горло.

— Им занимаются врачи. Опасность миновала и для него, и для вас. Поспите, — сказал знакомый доктор.

Клара прикрыла глаза, пытаясь вспомнить, что же произошло там, на той горе посреди пустыни…

***

Рахель молча плакала, зажав рот кулаком. Миша пытался понять, что же делать раньше: бежать к Кларе, хотя, наверное, к ней ещё не пускают, или к сыну… Как же так? Он вновь и вновь перебирал в уме слова врача: «У ребёнка, предположительно, врождённое генетическое заболевание. Это встречается очень редко. Видимо, какая-то генная мутация. Но с точным диагнозом придётся пока подождать. У него сильнейшее поражение слуха и зрения. Насколько сильное, будет яснее, когда он подрастёт. Пока что хорошие новости: младенец и мать вне опасности. Хотя она сильно ослабла — потеряла много крови».

Злые, усталые слёзы текли у Миши по щекам — cлепоглухонемой. «Хотя, никто не говорил, что он немой, чего это я». В уме его рисовались картины их будущего, одна страшнее другой. «Как я скажу об этом Кларе?» — подумал он, и из груди его вырвалось непроизвольное, сдавленное рыдание. Рахель подошла к нему, обняла его крепко и сказала:

— Папа, они вне опасности, а это главное.

***

«Как же так? — думала Клара. — Это, наверное, из-за нехватки витаминов или из-за моего возраста. Нельзя так поздно рожать. Нельзя плодить…» — она захлебнулась страшной и жестокой, невысказанной и ещё невыплаканной мыслью.

В комнату зашла молоденькая медсестра:

— Давайте, мамочка, будем вставать понемножку. А то вы тут совсем залежались. А чего глаза мокрые, гормоны играют? — девушка запнулась на полуслове, разглядев Кларину фамилию на спинке кровати. Тон её изменился, стал вдруг серьёзным и очень добрым: — Не плачьте так. Всё будет хорошо. Вы к нему ходили уже?

— Нет, мне пока не разрешали вставать. Мне ещё его не показывали. А можно уже?

Клара вдруг испугалась до смерти, как будто ей хотели показать не её собственного ребёнка, а что-то из потустороннего мира.

— Нужно, и, вообще, хватит тут водопад разводить, — медсестра скрывала смущение напускным весельем. — Встаём на счёт «три» и потихонечку идём.

Клара встала, покачнулась и снова села на постели.

— Ещё разочек.

Вторая попытка оказалась более успешной, и Клара под руку с медсестрой побрела к выходу из палаты. На неё, шушукаясь, стали оглядываться соседки. «Hеужели все уже знают?» Глаза её снова наполнились слезами.

— Я здесь побуду сама, ладно? — попросила Клара. — Вы не переживайте, я обратно доберусь, — она выдавила из себя жалкое подобие улыбки.

Жадно устремив взгляд за окно, туда, где лежали несколько кричащих недоношенных младенцев, она стала разыскивать свою фамилию. Вдруг её внимание привлёк крохотный мальчик. Он лежал недалеко от окна и тихонько посасывал собственную руку. У него было отточенное, какое-то недетское лицо. А глаза пронзительно-небесного цвета были широко открыты.

«Он», — шепнуло что-то внутри. Взгляд её скользнул на табличку на инкубаторе. Та, которую она так искала! И в этот момент как будто глыбу льда растопило где-то в районе сердца. Из глаз потекли тёплые солёные слезы, а на лице воцарилась мягкая улыбка.

«Mаленький мой мальчик, я с тобой. Я всегда буду с тобой…»

***

Миша днями и ночами не вылезал из интернета. Оказывается, понятие слепоглухонемого вышло из обихода. Он зачитывался цитатами из Хелен Келлер, пытаясь ухватиться за любую информацию, как тонущий за спасательный круг. К примеру, он отыскал сведения о достижениях советских педагогов, выучивших ребят с похожим диагнозом, и ребята эти достигли потрясающих успехов.

Рахель вдруг резко повзрослела и очень поддерживала родителей, оказавшись не по годам умной, доброй и отзывчивой. Миша с необыкновенной нежностью думал о том, что, если они вырастили такую дочь, они ещё многое смогут. Младшие дети реагировали на нового члена семьи достаточно естественно, слегка ревнуя и требуя внимания.

Клара же не хотела ничего читать, слышать и видеть. Она полностью отдалась материнству. Всеми фибрами своей души она полюбила этого мальчика. Слепой, глухой… Это не имело для неё никакого значения. Это был её мальчик. Её кровь и плоть и что-то ещё. Что-то, что она не могла определить словами. Они заканчивались, и оставалась одна чистая энергия любви, идущая напрямую. Нет, не из сердца даже — из недр бессмертной, вечной души человеческой.

***

Мир Арье состоял из пространственно-временной гаммы запахов, вкусов и прикосновений. Мягкое, податливое, тёплое, вкусно пахнущее сладким запахом молока преобладало. Было ещё несколько других, повторяющихся. Терпкое, чуть жестковатое и колючее. Мягкое, слегка напоминающее первое, доминирующее, но без родного запаха молока. Иногда приходили иные запахи, чужие, незнакомые. Это пугало и заставляло сжиматься в комок, требуя поскорее знакомое, то, с чем связывала невидимая телепатическая нить. Стоило ему ощутить голод, тут же рот его ловил сладкое прикосновение материнского соска. И словно сама жизнь входила в него с каждым глотком. Если становилось холодно и мокро, заботливые руки совершали над ним таинственные процедуры, после которых становилось сухо, тепло и надёжно.

Его мир, сузившийся до пределов одной небольшой семьи, оказался наполненным до краёв вселенской, всепоглощающей и всепрощающей любовью. Клара же словно и не замечала его отличий от других её детей.

С первыми тремя в их младенчестве она была матерью ровно настолько, насколько это было нужно. Конечно, она всех детей любила. Но в глубине души тогда ей хотелось сбежать от всего этого и вернуться года через три, когда они повзрослеют и не будет этой её тотальной принадлежности другому существу. С Арие всё было совсем иначе. Ей хотелось быть с ним каждую минуту его существования. Она была безумно счастлива любым мгновением её материнской самоотдачи. Между ними царила невидимая связь, и ей хотелось просто жить, отдавая всю себя этому ребёнку.

***

— Мы никак не можем понять, в чём нарушение. Физиологически никаких отклонений не наблюдается. Скорее всего, речь идёт о неврологии. Нужно продолжать проверки. Кстати, насколько я понял, со слухом у него похожая картина. — Профессор шумно дышал, видимо страдая одышкой. — Поверьте, он в хороших руках, и всё, что возможно делать, мы делаем. Но для начала надо разобраться в сути проблемы. А он ещё очень мал. Мы отправим вас на дополнительные тесты. Пока что придётся набраться терпения.

Миша ловил каждое слово, слегка наклонившись вперёд. Клара слушала вполуха. На руках у неё спокойно лежал маленький Арик. Он подрос за эти полгода. Поначалу он практически не реагировал на окружающее. Но вот уже с месяц, как только она подходила поближе, на лице его воцарялась беззубая улыбка. Нос его подрагивал, внюхиваясь в знакомый запах, ручки тянулись в сторону мягкого и тёплого, того, что согревало и окунало с головой в поток любви. Он зримо ощущал это поле любви каждой клеточкой своего маленького тельца. Купался в нём, словно в тёплом море. Что-то оттаивало в его израненной древней душе, как сосулька, попавшая под ещё холодное мартовское солнце.

Пустыня, по которой он шёл, неожиданно заиграла многоцветьем красок. Тут и там мелькали признаки жизни: изумрудной ящерицей, быстро скрывшейся за поворотом; ещё одиноким маковым цветком, подросшим на обочине. Он остановился около цветка. Ему вдруг захотелось смотреть на него не переставая. Вокруг ещё всё было серо и туманно. Но в этой маленькой точке шла своя жизнь. На стебельке удобно расположилась божья коровка. На бутон присела невзрачная белая бабочка.

— Иди, — вдруг услышал он, — иди, живи…

***

Чуда не произошло. А если и произошло, то оно оказалось удивительно будничным. Клара вдруг стала замечать, что её сын реагирует на звук и свет. Она боялась делиться с кем-то этим открытием.

Однажды, когда вся семья находилась в салоне, Йонька очень громко хлопнул входной дверью. И Арие заплакал. Миша и Клара переглянулись и заплакали вместе с ним. Миша подхватил его на руки и стал громко говорить ему что-то, смеясь и плача одновременно. Арик вдруг успокоился и заинтересованно замолчал, глядя на отца. Рахель улыбнулась и сказала, что знала: всё так и произойдёт.

Пустыня Арие превратилась в оазис, расцвеченный яркими красками, привнесёнными любовью близких ему людей. Впрочем, никакой особой метаморфозы не произошло. Просто любовь родных стала тем светом, который позволил ему увидеть и услышать всю прелесть и красоту этого волшебного места, называемого жизнью.

***

Послесловие

Арие приоткрыл глаза, и первое, что он увидел, была его морщинистая, переделавшая много дел, рука. Вся в мелких конопушках, солнечных отметинах.

— Что, папа, плохо? — спросила сидевшая рядом с ним немолодая миловидная женщина.

— Всё хорошо, Клара, солнышко. Иди поспи. Пожалуйста.

Арие снова задремал. Перед ним калейдоскопом мелькали воспоминания его длинной нынешней жизни. Вехи пути. Мама… Волшебное воспоминание нахлынуло на него, и он ощутил её незримое светлое присутствие. Воспоминания о ней всегда приходили сладким запахом. Мама рассказывала ему историю его рождения, хотя сам он ничего не помнил. О его врождённом неизвестном недуге. О волшебном исцелении. О её любви к нему. Правда, об этом она могла не рассказывать. Её любовь сопровождала его на всём его длинном, порой нелёгком, жизненном пути. Это был его колодец. Оттуда он черпал силы, когда казалось, что они на исходе и пора уходить. Так было несколько раз. Тогда, когда он подростком чуть не умер от несчастной любви. Когда погибла в автокатастрофе его первая жена. Когда умерла мама, уйдя во сне, как, говорят, уходят лишь истинные праведники. Теперь он чувствовал, что время пришло. Срок истёк. Он жил любя и умирал сейчас — любя. Он чувствовал, что нашёл ответ на вопрос, который постоянно преследовал его. Не нужно задавать слишком много вопросов. Нужно просто жить…