И она у него, эта его рожа страшная, точно, сама зажила, только, припалившись еще немножечко, будто почернее стала, но пить он не перестал, а только все осведомлялся, когда княгиня встанет, и как узнал, что бабинька велела на балкон в голубой гостиной двери отворить, то он под этот день немножко вытрезвился и в печи мылся. А как княгиня сели на балконе в кресло, чтобы воздухом подышать, он прополз в большой сиреневый куст и оттуда, из самой середины, начал их, как
перепел, кликать.
Особливо тот, усатый, с охрипшим от
перепоя голосом, с воспаленными глазами, с вечным запахом конюшни… ах, что он говорил!
— Нет ли у вас, голубушка… рюмочки водочки? Душа горит! Такие во рту после вчерашнего
перепоя окиси, закиси и перекиси, что никакой химик не разберет! Верите ли? Душу воротит! Жить не могу!