Ипполитов. Отрава, облитая медом —
хоть умереть, да вкусить! (Убегает с Полетаевым; по приходу их в кружок молодых людей, слышен хохот.)
Неточные совпадения
Виталина. Слушайте же… время дорого. Года четыре тому назад, здоровье мое было так плохо, что я думала
умереть. Жаль было мне более всего Наташу: я оставляла ее непристроенною, как бы хотела. Дитя было такое прекрасное, умное, доброе, так меня любило!
Хоть имение мое благоприобретенное, но Наташа не дворянка: оно не могло перейти в ее руки. Наличных я тогда не имела… В этом горе я обратилась к Парфенычу… Вы знаете его?..
Виталина. Грешно мне забыть, как ты и жена твоя ухаживали за мною в это время. Бедная Наташа проплакала только глаза:
хоть и дитя, она понимала, однако ж, что со мною теряет все в мире и остается круглою, несчастною сиротой. Не страшно было мне
умереть, но страшно было оставить ее без состояния, без покровительства. Думать долго не было времени; вы оба знаете хорошо остальное.
Соломон. Так доволен, так счастлив,
хоть бы сейчас
умереть, если бы не эти дети. Еще скажу тебе… я задумал давно, я приготовился и теперь решился… быть христианином, как ты…
Она его не замечает, // Как он ни бейся,
хоть умри. // Свободно дома принимает, // В гостях с ним молвит слова три, // Порой одним поклоном встретит, // Порою вовсе не заметит; // Кокетства в ней ни капли нет — // Его не терпит высший свет. // Бледнеть Онегин начинает: // Ей иль не видно, иль не жаль; // Онегин сохнет, и едва ль // Уж не чахоткою страдает. // Все шлют Онегина к врачам, // Те хором шлют его к водам.
Неточные совпадения
—
Хоть бы умереть-то дали спокойно! — закричала она на всю толпу, — что за спектакль нашли! С папиросами! Кхе-кхе-кхе! В шляпах войдите еще!.. И то в шляпе один… Вон! К мертвому телу
хоть уважение имейте!
— Всего только во втором, если судить по-настоящему! Да
хоть бы и в четвертом,
хоть бы в пятнадцатом, все это вздор! И если я когда сожалел, что у меня отец и мать
умерли, то уж, конечно, теперь. Я несколько раз мечтал даже о том, что, если б они еще были живы, как бы я их огрел протестом! Нарочно подвел бы так… Это что, какой-нибудь там «отрезанный ломоть», тьфу! Я бы им показал! Я бы их удивил! Право, жаль, что нет никого!
— Вот уж почти два года ни о чем не могу думать, только о девицах. К проституткам идти не могу, до этой степени еще не дошел. Тянет к онанизму,
хоть руки отрубить. Есть, брат, в этом влечении что-то обидное до слез, до отвращения к себе. С девицами чувствую себя идиотом. Она мне о книжках, о разных поэзиях, а я думаю о том, какие у нее груди и что вот поцеловать бы ее да и
умереть.
«Вся жизнь есть мысль и труд, — твердил ты тогда, — труд
хоть безвестный, темный, но непрерывный, и
умереть с сознанием, что сделал свое дело».
— Можно удержаться от бешенства, — оправдывал он себя, — но от апатии не удержишься, скуку не утаишь,
хоть подвинь всю свою волю на это! А это убило бы ее: с летами она догадалась бы… Да, с летами, а потом примирилась бы, привыкла, утешилась — и жила! А теперь
умирает, и в жизни его вдруг ложится неожиданная и быстрая драма, целая трагедия, глубокий, психологический роман.