Неточные совпадения
Судите, что чувствовал
барон, видя своего
сына лекарем.
— Господин
барон! поздравляю вас с
сыном.
Амалия сделалась вновь беременной: это обстоятельство принесло отраду растерзанной душе
барона. Может быть, она подарит ему другого
сына… Тогда первый пусть идет в жертву неумолимому року, пусть будет лекарем!..
И
барон молчал, благословляя каждый прошедший день. Зачем же тревожить напрасно мать? Может статься, Фиоравенти удовлетворил свою месть в день рождения их
сына; может статься, великодушный Фиоравенти доволен и муками ожидания, которые заставляет терпеть оскорбителя, и не желает более исполнения своей клятвы. Добрый Фиоравенти! да будет над тобою благословение божье!
Прошло опять несколько дней, Фиоравенти не являлся за своею жертвою. Ужасные дни! Они отняли у
барона несколько годов жизни. Не узнало бы высшее дворянство, не проведали бы родня, знакомые, кто-нибудь, хоть последний из его вассалов, что
сын отдается в лекаря, как отдают слугу на годы в учение сапожному, плотничному мастерству?.. Эти мысли тревожили его гораздо более самой жертвы.
По приезде в село, где должно было сдать дитя
барону, оставалось кончить эту драму, которая начинала ему надоедать, и приготовить Амалию к разлуке с старшим
сыном.
Барон признался, что болезнь его душевная… что началась она со времени рождения первого
сына… бросил в душу женщины, страстно его любящей, сомнение, боязнь, утешение, гнев, борьбу долга с привязанностию, преданность богу и, когда перепытал все чувства и утомил их, между нежнейшими ласками предложил ей выбор: лишиться мужа навсегда или
сына только разлукою временною.
Повинуясь этому тайному голосу, я ограничил свое мщение только тем, что написал к
барону: «Ваш
сын лекарем — не угодно ли вам его к себе?» Между тем, посылая мое письмо через верного человека, винюсь тебе — я дрожал, чтобы
барон не образумился, чтобы совесть и природа не заговорили в нем сильнее честолюбия и… он не отнял бы у меня моего Антонио, не разрушил бы очарования всей его жизни.
Теперь, когда это дитя получило душу, просвещенную религией и наукою, когда оно образовано, конечно, лучше, нежели бы было в своем дому, между рабством челяди и спесью родителя; теперь предлагаю ему это сокровище, которым могли бы гордиться князья империи, — и
барон приказывает мне сказать через доверенного человека, что у него нет
сына.
После того смел ли
барон, весь во власти честолюбия, думавший только о возвышении своем, допустить до себя и мысль, чтоб признанием сына-лекаря, отчужденного от него с малолетства, омрачить навеки фамильный щит свой, который он сам сочетал с щитом одной венчанной особы; смел ли открытием обмана раздражить своего повелителя?
Мы видели, что спокойствие
барона насчет отчужденного
сына было нарушено известием Фиоравенти о посвящении его в лекари; видели, как
барон вышел из оборонительного положения и стал действовать наступательно орудиями ужасными, заставившими укрыть Антона под защиту русского великого князя.
— Не лечить ли уж кого из ваших слуг? Боже сохрани! Раз вздумал один здешний
барон, старичок, полечиться у него: как пить дал, отправил на тот свет! Да и мальчик баронский слуга, которого он любил, как
сына, лишь приложился к губам мертвого, чтобы с ним проститься последним христианским целованием, тут же испустил дух. Так сильно было зелье, которое Антон дал покойнику!
— Несчастный! — закричал
барон вне себя. — Это был
сын мой. Я убийца его. Проклинаю тебя вместе с собою!
Неточные совпадения
— Отличный старик! Староста. Гренадер. Догадал меня черт выпить у него в избе кринку молока, ну — понятно: жара, устал! Унтер, сукин
сын, наболтал чего-то адъютанту; адъютант — Фогель, командир полка —
барон Цилле, — вот она где у меня села, эта кринка!
Барон вам кланяется, он попрежнему ходит и занимается мимикой. Не успели еще с ним поговорить особняком, все встречались в публике.
Сын его славный человек — это общий голос.
Обед в этот день был в Помпейском зале; кроме меньших
сыновей, Николая и Михаила, были приглашены:
барон Ливен, граф Ржевусский, Долгорукий, прусский посланник и флигель-адъютант прусского короля.
Это мне, впрочем, неизвестно; но я впоследствии справлялся и наверно знаю, что Фома действительно сотворил когда-то в Москве романчик, весьма похожий на те, которые стряпались там в тридцатых годах ежегодно десятками, вроде различных «Освобождений Москвы», «Атаманов Бурь», «
Сыновей любви, или Русских в 1104 году» и проч. и проч., романов, доставлявших в свое время приятную пищу для остроумия
барона Брамбеуса.
А
барон Оберкас,
сын сенатора, прекрасно игравший лакеев, ответил поклоном на строчку: