В этом случае Иван Васильевич понимал хорошо свои отношения и свои обязанности к любимому слуге своему, и
слуга понимал так же хорошо, чего желал его владыка, свои обязанности к нему и отношения к братьям еретикам.
Неточные совпадения
Художник и лекарь думали, что великий князь решился на этот великодушный поступок,
поняв беседу их и убежденный красноречивою горестью Нордоулата, некогда его усердного
слуги. Не изумился, однако ж, Аристотель, когда Иван Васильевич, отведя его в сторону, прибавил, так что он только мог слышать...
И лекарь, с грузом странных, неприятных впечатлений, входит на двор, на крыльцо. Лестница освещена фонарями: богатый восточный ковер бежит по ступенькам. Антон в сени, в прихожую. Видна необыкновенная суета в доме. Страх написан на всех лицах; в суматохе едва заметили лекаря.
Слуги не русские. На каком-то неизвестном языке спрашивают его, что ему надо. Он говорит по-русски — не
понимают, по-немецки — то ж, по-итальянски —
поняли.
Неточные совпадения
Но усовершенствованный
слуга, казалось, не
понимал его слов и не двигался с места. Павел Петрович медленно открыл глаза. «Кончается!» — шепнул Петр и начал креститься.
Нет, Любаша не совсем похожа на Куликову, та всю жизнь держалась так, как будто считала себя виноватой в том, что она такова, какая есть, а не лучше. Любаше приниженность
слуги для всех была совершенно чужда.
Поняв это, Самгин стал смотреть на нее, как на смешную «Ванскок», — Анну Скокову, одну из героинь романа Лескова «На ножах»; эту книгу и «Взбаламученное море» Писемского, по их «социальной педагогике», Клим ставил рядом с «Бесами» Достоевского.
— Интересуюсь
понять намеренность студентов, которые убивают верных
слуг царя, единственного защитника народа, — говорил он пискливым, вздрагивающим голосом и жалобно, хотя, видимо, желал говорить гневно. Он мял в руках туго накрахмаленный колпак, издавна пьяные глаза его плавали в желтых слезах, точно ягоды крыжовника в патоке.
— Вот с этого места я тебя не
понимаю, так же как себя, — сказал Макаров тихо и задумчиво. — Тебя, пожалуй, я больше не
понимаю. Ты — с ними, но — на них не похож, — продолжал Макаров, не глядя на него. — Я думаю, что мы оба покорнейшие
слуги, но — чьи? Вот что я хотел бы
понять. Мне роль покорнейшего
слуги претит. Помнишь, когда мы, гимназисты, бывали у писателя Катина — народника? Еще тогда
понял я, что не могу быть покорнейшим
слугой. А затем, постепенно, все-таки…
Незаметно для себя он привык исполнять эти поручения, исполнял их с любопытством и порою мысленно усмехался, чувствуя себя «покорным
слугою революции», как он называл Любашу Сомову, как
понимал Никонову.