Неточные совпадения
— Подумайте сами, мадам Шойбес, — говорит он, глядя на стол, разводя руками и щурясь, — подумайте, какому риску я здесь подвергаюсь! Девушка была обманным образом вовлечена в это… в как его… ну, словом, в дом терпимости, выражаясь высоким слогом. Теперь родители разыскивают ее через полицию. Хорошо-с. Она
попадает из одного места в другое, из пятого в десятое… Наконец след находится у вас, и главное, — подумайте! — в моем околотке!
Что я могу поделать?
— Покраснеешь! — горячо соглашается околоточный. Да, да, да, я вас понимаю. Но, боже мой, куда мы идем! Куда мы только идем? Я вас спрашиваю,
чего хотят добиться эти революционеры и разные там студенты, или… как их там? И пусть пеняют на самих себя. Повсеместно разврат, нравственность
падает, нет уважения к родителям, Расстреливать их надо.
Про Пашу ходит слух,
что она вовсе не по нужде и не соблазном или обманом
попала в публичный дом, а поступила в него сама, добровольно, следуя своему ужасному ненасытному инстинкту.
— Потому
что я вас ударю, и осколки могут
попасть в глаз, — равнодушно сказал репортер.
— Я — нет. Иногда, если сильно устану, я ночую здесь. Беру у Исая Саввича ключ от его комнатки и
сплю на диване. Но все девицы давно уже привыкли к тому,
что я существо третьего пола.
— Уговаривались, уговаривались!.. На тебе еще полтинник и больше никаких.
Что это за нахальство! А я еще заявлю контролеру,
что безбилетных возишь. Ты, брат, не думай! Не на такого
напал!
Вбежав в кабинет, она сразу от неожиданности
упала на пол и, лежа на спине, расхохоталась так искренно,
что и все остальные расхохотались.
— Сейчас же убирайся отсюда, старая дура! Ветошка! Половая тряпка!.. Ваши приюты Магдалины-это хуже,
чем тюрьма. Ваши секретари пользуются нами, как собаки
падалью. Ваши отцы, мужья и братья приходят к нам, и мы заражаем их всякими болезнями… Нарочно!.. А они в свою очередь заражают вас. Ваши надзирательницы живут с кучерами, дворниками и городовыми, а нас сажают в карцер за то,
что мы рассмеемся или пошутим между собою. И вот, если вы приехали сюда, как в театр, то вы должны выслушать правду прямо в лицо.
Он стоял около своего номера, прислонившись к стене, и точно ощущал, видел и слышал, как около него и под ним
спят несколько десятков людей,
спят последним крепким утренним сном, с открытыми ртами, с мерным глубоким дыханием, с вялой бледностью на глянцевитых от сна лицах, и в голове его пронеслась давнишняя, знакомая еще с детства мысль о том, как страшны спящие люди, — гораздо страшнее,
чем мертвецы.
— Подожди, Любочка! Подожди, этого не надо. Понимаешь, совсем, никогда не надо. То,
что вчера было, ну, это случайность. Скажем, моя слабость. Даже более: может быть, мгновенная подлость. Но, ей-богу, поверь мне, я вовсе не хотел сделать из тебя любовницу. Я хотел видеть тебя другом, сестрой, товарищем… Нет, нет ничего: все сладится, стерпится. Не надо только
падать духом. А покамест, дорогая моя, подойди и посмотри немножко в окно: я только приведу себя в порядок.
Лихонин
упал духом. Сначала он пробовал было возмущаться дороговизной поставляемых материалов, но экономка хладнокровно возражала,
что это ее совсем не касается,
что заведение только требует, чтобы девушка одевалась прилично, как подобает девице из порядочного, благородного дома, а до остального ему нет дела. Заведение только оказывает ей кредит, уплачивая ее расходы.
«Я
падаю нравственно и умственно! — думал иногда он с ужасом. — Недаром же я где-то читал или от кого-то слышал,
что связь культурного человека с малоинтеллигентной женщиной никогда не поднимет ее до уровня мужчины, а наоборот, его пригнет и опустит до умственного и нравственного кругозора женщины».
Но другая была настолько бестактна,
что, — может быть, для нее в первый раз, а для Любки в сотый, — начала разговор о том, как она
попала на путь проституции.
— Поскули у меня еще… Я тебе поскулю… Вот вскричу сейчас полицию и скажу,
что ты меня обокрала, когда я
спал. Хочешь? Давно в части не была?
Замужние женщины или вдовы совершают этот мучительный путь несколько иначе: они долго борются с долгом, или с порядочностью, или с мнением света, и, наконец, — ах! —
падают со слезами, или — ах! начинают бравировать, или,
что еще чаще, неумолимый рок прерывает ее или его жизнь в самый — ах! — нужный момент, когда созревшему плоду недостает только легкого дуновения ветра, чтобы
упасть.
— Вот так штука! Скажите, младенец какой! Таких, как вы, Жорочка, в деревне давно уж женят, а он: «Как товарищ!» Ты бы еще у нянюшки или у кормилки спросился! Тамара, ангел мой, вообрази себе: я его зову
спать, а он говорит: «Как товарищ!» Вы
что же, господин товарищ, гувернан ихний?
Он, молча и не оглядываясь на Женьку, стал торопливо одеваться, не
попадая ногами в одежду. Руки его тряслись, и нижняя челюсть прыгала так,
что зубы стучали нижние о верхние, а Женька говорила с поникнутой головой...
— Слушай, Коля, это твое счастье,
что ты
попал на честную женщину, другая бы не пощадила тебя. Слышишь ли ты это? Мы, которых вы лишаете невинности и потом выгоняете из дома, а потом платите нам два рубля за визит, мы всегда — понимаешь ли ты? — она вдруг подняла голову, — мы всегда ненавидим вас и никогда не жалеем!
И вот Елена Викторовна уверила себя в том,
что у нее болит голова,
что в висках у нее нервный тик, а сердце нет-нет и вдруг точно
упадет куда-то.
Все они наскоро после вскрытия были зашиты, починены и обмыты замшелым сторожем и его товарищами.
Что им было за дело, если порою мозг
попадал в желудок, а печенью начиняли череп и грубо соединяли его при помощи липкого пластыря с головой?! Сторожа ко всему привыкли за свою кошмарную, неправдоподобную пьяную жизнь, да и, кстати, у их безгласных клиентов почти никогда не оказывалось ни родных, ни знакомых…
Тяжелый дух
падали, густой, сытный и такой липкий,
что Тамаре казалось, будто он, точно клей, покрывает все Живые поры ее тела, стоял в часовне.