Неточные совпадения
И как бы то ни было,
каждый вечер приносил
с собою такое раздражающее, напряженное, пряное ожидание приключений, что всякая другая жизнь, после дома терпимости, казалась этим ленивым, безвольным женщинам пресной и скучной.
Ей давно бы нужно быть не в доме терпимости, а в психиатрической лечебнице из-за мучительного нервного недуга, заставляющего ее исступленно,
с болезненной жадностью отдаваться
каждому мужчине, даже самому противному, который бы ее ни выбрал.
Пожилой гость в форме благотворительного ведомства вошел медленными, нерешительными шагами, наклоняясь при
каждом шаге немного корпусом вперед и потирая кругообразными движениями свои ладони, точно умывая их. Так как все женщины торжественно молчали, точно не замечая его, то он пересек залу и опустился на стул рядом
с Любой, которая согласно этикету только подобрала немного юбку, сохраняя рассеянный и независимый вид девицы из порядочного дома.
И потому в два часа ночи, едва только закрылся уютный студенческий ресторан «Воробьи» и все восьмеро, возбужденные алкоголем и обильной пищей, вышли из прокуренного, чадного подземелья наверх, на улицу, в сладостную, тревожную темноту ночи,
с ее манящими огнями на небе и на земле,
с ее теплым, хмельным воздухом, от которого жадно расширяются ноздри,
с ее ароматами, скользившими из невидимых садов и цветников, то у
каждого из них пылала голова и сердце тихо и томно таяло от неясных желаний.
— Но самое главное, — продолжал Ярченко, пропустив мимо ушей эту шпильку, — самое главное то, что я вас всех видел сегодня на реке и потом там… на том берегу…
с этими милыми, славными девушками. Какие вы все были внимательные, порядочные, услужливые, но едва только вы простились
с ними, вас уже тянет к публичным женщинам. Пускай
каждый из вас представит себе на минутку, что все мы были в гостях у его сестер и прямо от них поехали в Яму… Что? Приятно такое предположение?
Но он тотчас же, почти не глядя на репортера, каким-то глубоким, бессознательным инстинктом, увидел и почувствовал эти широкие кисти рук, спокойно лежавшие на столе, эту упорно склоненную вниз голову
с широким лбом и все неуклюже-ловкое, сильное тело своего врага, так небрежно сгорбившееся и распустившееся на стуле, но готовое
каждую секунду к быстрому и страшному толчку.
Оттого, что
каждый прыщавый юнкер, которого так тяготит его половая зрелость, что он весною глупеет, точно тетерев на току, и какой-нибудь жалкий чинодрал из управы благочиния, муж беременной жены и отец девяти младенцев, — ведь оба они приходят сюда вовсе не
с благоразумной и простой целью оставить здесь избыток страсти.
Так именно я и многие другие теоретизируем, сидя в своих комнатах за чаем
с булкой и
с вареной колбасой, причем ценность
каждой отдельной человеческой жизни — это так себе, бесконечно малое число в математической формуле.
Он ехал
с молодой женщиной, и сразу было видно, особенно по ней, что они молодожены: так часто ее лицо вспыхивало неожиданной краской при
каждой, самой маленькой нежности мужа.
Зато в
каждом слове,
с которым к нему обращались его клиентки, слышалось подобострастное заискивание.
— Ах, Захар! Опять «не полагается»! — весело воскликнул Горизонт и потрепал гиганта по плечу. — Что такое «не полагается»?
Каждый раз вы мне тычете этим самым своим «не полагается». Мне всего только на три дня. Только заключу арендный договор
с графом Ипатьевым и сейчас же уеду. Бог
с вами! Живите себе хоть один во всех номерах. Но вы только поглядите, Захар, какую я вам привез игрушку из Одессы! Вы таки будете довольны!
После приезда, на другой день, он отправился к фотографу Мезеру, захватив
с собою соломенную девушку Бэлу, и снялся
с ней в разных позах, причем за
каждый негатив получил по три рубля, а женщине дал по рублю. Снимков было двадцать. После этого он поехал к Барсуковой.
— Вот и все. А прибавьте к этому самое ужасное, то, что
каждый раз, почувствовав настоящее вдохновение, я тут же мучительно ощущаю сознание, что я притворяюсь и кривляюсь перед людьми… А боязнь успеха соперницы? А вечный страх потерять голос, сорвать его или простудиться? Вечная мучительная возня
с горловыми связками? Нет, право, тяжело нести на своих плечах известность.
— Да, да, конечно, вы правы, мой дорогой. Но слава, знаменитость сладки лишь издали, когда о них только мечтаешь. Но когда их достиг — то чувствуешь одни их шипы. И зато как мучительно ощущаешь
каждый золотник их убыли. И еще я забыла сказать. Ведь мы, артисты, несем каторжный труд. Утром упражнения, днем репетиция, а там едва хватит времени на обед — и пора на спектакль. Чудом урвешь часок, чтобы почитать или развлечься вот, как мы
с вами. Да и то… развлечение совсем из средних…
Он шел, вглядываясь во все, что встречали его глаза,
с новым для себя, ленивым и метким любопытством, и
каждая черта рисовалась ему до такой степени рельефной, что ему казалось, будто он ощупывает ее пальцами…
И вдруг
с необычайной остротой Лихонин почувствовал, —
каждый человек неизбежно рано или поздно проходит через эту полосу внутреннего чувства, — что вот уже зреют орехи, а тогда были розовые цветущие свечечки, и что будет еще много весен и много цветов, но той, что прошла, никто и ничто не в силах ему возвратить.
Денег не жалко — это правда, я согласен
с Лихониным, но ведь такое начало трудовой жизни, когда
каждый шаг заранее обеспечен, не ведет ли оно к неизбежной распущенности и халатности и в конце Концов к равнодушному пренебрежению к делу.
Он вообще нередко бывал в этих местах, но никогда ему не приходилось идти туда днем, и по дороге ему все казалось, что
каждый встречный,
каждый извозчик и городовой смотрят на него
с любопытством,
с укором или
с пренебрежением, точно угадывая цель его путешествия.
Правда, она умела сварить жирные щи, такие густые, что в них ложка стояла торчком, приготовить огромные, неуклюжие, бесформенные котлеты и довольно быстро освоилась под руководством Лихонина
с великим искусством заваривания чая (в семьдесят пять копеек фунт), но дальше этого она не шла, потому что, вероятно,
каждому искусству и для
каждого человека есть свои крайние пределы, которых никак не переступишь.
Она была нерасчетлива и непрактична в денежных делах, как пятилетний ребенок, и в скором времени осталась без копейки, а возвращаться назад в публичный дом было страшно и позорно. Но соблазны уличной проституции сами собой подвертывались и на
каждом шагу лезли в руки. По вечерам, на главной улице, ее прежнюю профессию сразу безошибочно угадывали старые закоренелые уличные проститутки. То и дело одна из них, поравнявшись
с нею, начинала сладким, заискивающим голосом...
Нередко какой-нибудь пятнадцатилетний пузырь, которому только впору играть в лапту или уписывать жадно гречневую кашу
с молоком, рассказывал, начитавшись, конечно, кой-каких романишек, о том, что теперь
каждую субботу, когда отпуск, он ходит к одной красивой вдове миллионерше, и о том, как она страстно в него влюблена, и как около их ложа всегда стоят фрукты и драгоценное вино, и как она любит его неистово и страстно.
И разве он не видал, что
каждый раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве,
с которым мама, в подражание модным петербургским прогулкам на Стрелку, ездила на Днепр глядеть на то, как закатывается солнце на другой стороне реки, в Черниговской губернии, — разве он не видел, как ходила мамина грудь и как рдели ее щеки под пудрой, разве он не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он не слышал ее голос, совсем чужой голос, как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно злой к семейным и прислуге и вдруг нежный, как бархат, как зеленый луг под солнцем, когда приходил Павел Эдуардович.
На первый раз к нему отнеслись мягко, на второй же день за
каждую ошибку стали вычитать
с него по пяти копеек за арбуз из общей дележки.
Все они работали
с необыкновенным усердием, даже
с какой-то яростью, и если бы возможно было измерить каким-нибудь прибором работу
каждого из них, то, наверно, по количеству сделанных пудо-футов она равнялась бы рабочему дню большого воронежского битюга.
Однако Заворотный и этим был недоволен — он все поторапливал и поторапливал своих хлопцев. В нем говорило профессиональное честолюбие: он хотел довести ежедневный заработок
каждого члена артели до пяти рублей на рыло. И весело,
с необычайной легкостью мелькали от пристани до подводы, вертясь и сверкая, мокрые зеленые и белые арбузы, и слышались их сочные всплески о привычные ладони.
Женька ждала его в маленьком скверике, приютившемся между церковью и набережной и состоявшем из десятка жалких тополей. На ней было серое цельное выходное платье, простая круглая соломенная шляпа
с черной ленточкой. «А все-таки, хоть и скромно оделась, — подумал Платонов, глядя на нее издали своими привычно прищуренными глазами, — а все-таки
каждый мужчина пройдет мимо, посмотрит и непременно три-четыре раза оглянется: сразу почувствует особенный тон».