Неточные совпадения
Странно:
глаза у нее блекло-голубые, девичьи, даже детские, но рот старческий,
с отвисшей бессильно, мокрой нижней малиновой губой.
Сидя на краю кровати, она и другая девица, Зоя, высокая, красивая девушка,
с круглыми бровями,
с серыми
глазами навыкате,
с самым типичным белым, добрым лицом русской проститутки, играют в карты, в «шестьдесят шесть».
Она — высокая, худая брюнетка,
с прекрасными карими, горящими
глазами, маленьким гордым ртом, усиками на верхней губе и со смуглым нездоровым румянцем на щеках.
Манька
с трудом вырвалась от нее
с растрепанными светлыми, тонкими, пушистыми волосами, вся розовая от сопротивления и
с опущенными влажными от стыда и смеха
глазами.
Симеон был сухопарый, сутуловатый, молчаливый и суровый человек,
с прямыми широкими плечами, брюнет, шадровитый,
с вылезшими от оспы плешинками бровями и усами и
с черными, матовыми, наглыми
глазами.
Пришел тапер — высокий, белобрысый деликатный молодой человек
с бельмом на правом
глазу.
Девицы
с некоторой гордостью рассказывали гостям о тапере, что он был в консерватории и шел все время первым учеником, но так как он еврей и к тому же заболел
глазами, то ему не удалось окончить курса.
Порою завязывались драки между пьяной скандальной компанией и швейцарами изо всех заведений, сбегавшимися на выручку товарищу швейцару, — драка, во время которой разбивались стекла в окнах и фортепианные деки, когда выламывались, как оружие, ножки у плюшевых стульев, кровь заливала паркет в зале и ступеньки лестницы, и люди
с проткнутыми боками и проломленными головами валились в грязь у подъезда, к звериному, жадному восторгу Женьки, которая
с горящими
глазами, со счастливым смехом лезла в самую гущу свалки, хлопала себя по бедрам, бранилась и науськивала, в то время как ее подруги визжали от страха и прятались под кровати.
Был случай, что Симеон впустил в залу какого-то пожилого человека, одетого по-мещански. Ничего не было в нем особенного: строгое, худое лицо
с выдающимися, как желваки, костистыми, злобными скулами, низкий лоб, борода клином, густые брови, один
глаз заметно выше другого. Войдя, он поднес ко лбу сложенные для креста пальцы, но, пошарив
глазами по углам и не найдя образа, нисколько не смутился, опустил руку, плюнул и тотчас же
с деловым видом подошел к самой толстой во всем заведении девице — Катьке.
Но во время его отсутствия всезнающий Симеон
с таинственным и даже несколько гордым видом успел сообщить своей тогдашней любовнице Нюре, а она шепотом,
с ужасом в округлившихся
глазах, рассказала подругам по секрету о том, что фамилия мещанина — Дядченко и что он прошлой осенью вызвался, за отсутствием палача, совершить казнь над одиннадцатью бунтовщиками и собственноручно повесил их в два утра.
Вера и в самом деле похожа на жокея,
с своим узким лицом, на котором очень блестящие голубые
глаза, под спущенной на лоб лихой гривкой, слишком близко посажены к горбатому, нервному, очень красивому носу.
Она величественна в своем черном платье,
с желтым дряблым лицом,
с темными мешками под
глазами,
с тремя висящими дрожащими подбородками. Девицы, как провинившиеся пансионерки, чинно рассаживаются по стульям вдоль стен, кроме Жени, которая продолжает созерцать себя во всех зеркалах. Еще два извозчика подъезжают напротив, к дому Софьи Васильевны. Яма начинает оживляться. Наконец еще одна пролетка грохочет по мостовой, и шум ее сразу обрывается у подъезда Анны Марковны.
Тамара
с голыми белыми руками и обнаженной шеей, обвитой ниткой искусственного жемчуга, толстая Катька
с мясистым четырехугольным лицом и низким лбом — она тоже декольтирована, но кожа у нее красная и в пупырышках; новенькая Нина, курносая и неуклюжая, в платье цвета зеленого попугая; другая Манька — Манька Большая или Манька Крокодил, как ее называют, и — последней — Сонька Руль, еврейка,
с некрасивым темным лицом и чрезвычайно большим носом, за который она и получила свою кличку, но
с такими прекрасными большими
глазами, одновременно кроткими и печальными, горящими и влажными, какие среди женщин всего земного шара бывают только у евреек.
— Не перестану! — резко оборвала она. Но сама замолчала и гневно отошла прочь
с раздувающимися ноздрями и
с огнем в потемневших красивых
глазах.
Если ему удавалось
с громадным лишением вырезать из своего нищенского дохода какой-нибудь случайный рубль, он брал Соньку в ее комнату, но это вовсе не бывало радостью ни для него, ни для нее: после мгновенного счастья — физического обладания друг другом — они плакали, укоряли друг друга, ссорились
с характерными еврейскими театральными жестами, и всегда после этих визитов Сонька Руль возвращалась в залу
с набрякшими, покрасневшими веками
глаз.
Но чаще всего у него не было денег, и он просиживал около своей любовницы целыми вечерами, терпеливо и ревниво дожидаясь ее, когда Соньку случайно брал гость. И когда она возвращалась обратно и садилась
с ним рядом, то он незаметно, стараясь не обращать на себя общего внимания и не поворачивая головы в ее сторону, все время осыпал ее упреками. И в ее прекрасных, влажных, еврейских
глазах всегда во время этих разговоров было мученическое, но кроткое выражение.
Мишка-певец и его друг бухгалтер, оба лысые,
с мягкими, пушистыми волосами вокруг обнаженных черепов, оба
с мутными, перламутровыми, пьяными
глазами, сидели друг против друга, облокотившись на мраморный столик, и все покушались запеть в унисон такими дрожащими и скачущими голосами, как будто бы кто-то часто-часто колотил их сзади по шейным позвонкам...
Один большой писатель — человек
с хрустально чистой душой и замечательным изобразительным талантом — подошел однажды к этой теме, и вот все, что может схватить
глаз внешнего, отразилось в его душе, как в чудесном зеркале.
И он
с удивительным тактом, скромно обошел душу народа стороной, а весь запас своих прекрасных наблюдений преломил сквозь
глаза городских людей.
На безмолвный —
глазами — вопрос Тамары Женя
с от вращением поморщилась, содрогнулась спиною и утверди тельно кивнула головой.
— Не звони метличка, метлик фартовы, — прервала ее Тамара и
с улыбкой показала
глазами на репортера.
Маня Беленькая и Тамара
с удивлением посмотрели на Женю, но, заметив лукавые огоньки, прыгавшие в ее
глазах, и ее нервно подрагивавшие ноздри, обе поняли и улыбнулись.
Вернулся Платонов
с Пашей. На Пашу жалко и противно было смотреть. Лицо у нее было бледно,
с синим отечным отливом, мутные полузакрытые
глаза улыбались слабой, идиотской улыбкой, открытые губы казались похожими на две растрепанные красные мокрые тряпки, и шла она какой-то робкой, неуверенной походкой, точно делая одной ногой большой шаг, а другой — маленький. Она послушно подошла к дивану и послушно улеглась головой на подушку, не переставая слабо и безумно улыбаться. Издали было видно, что ей холодно.
Несмотря на неожиданность такого оборота ссоры, никто не рассмеялся. Только Манька Беленькая удивление ахнула и всплеснула руками. Женя
с жадным нетерпением перебегала
глазами от одного к другому.
— Чу-у-уют пра-а-а-авду! — ревели два приятеля,
с трудом подымая отяжелевшие веки под мутными, закисшими
глазами.
Но, простившись
с товарищами, он, прежде чем выйти из кабинета, быстро и многозначительно указал Жене
глазами на дверь.
Она поняла, медленно, едва заметно, опустила ресницы в знак согласия, и когда опять их подняла, то Платонова, который, почти не глядя, видел этот немой разговор, поразило то выражение злобы и угрозы в ее
глазах,
с каким она проводила спину уходившего Рамзеса.
« Знаете, бывает, что человеку
с самой отчаянной наглостью, самым неправдоподобным образом льстят в
глаза, и он сам это отлично видит и знает, но — черт возьми! — какое-то сладостное чувство все-таки обмасливает душу.
И когда они, перед тем как разъехаться, прощались друг
с другом, то в их
глазах мелькало какое-то враждебное чувство, точно у соучастников одного и того же грязного и ненужного преступления.
Женя сидела
с ногами на диване, обхватив колени руками. И опять Платонова поразил мрачный огонь ее глубоких
глаз, точно запавших под темными бровями, грозно сдвинутыми сверху вниз, к переносью.
— А в самом деле, — сказала Женя, — берите Любку. Это не то, что я. Я как старая драгунская кобыла
с норовом. Меня ни сеном, ни плетью не переделаешь. А Любка девочка простая и добрая. И к жизни нашей еще не привыкла. Что ты, дурища, пялишь на меня
глаза? Отвечай, когда тебя спрашивают. Ну? Хочешь или нет?
Да, смотри,
с экономкой-то будь половчее, а то она, сука, по
глазам прочтет.
Они уехали. Репортер поглядел на Женю и
с удивлением увидал в ее смягчившихся
глазах слезы.
Но хотя он и сверкал от восторга, однако что-то хищное, опасливое, беспокойное мелькало в его часто моргавших
глазах, в подергивании верхней губы и в жестком рисунке его бритого, выдвинувшегося вперед квадратного подбородка,
с едва заметным угибом посредине.
В одном из таких кабинетов сидело четверо — две дамы и двое мужчин: известная всей России артистка певица Ровинская, большая красивая женщина
с длинными зелеными египетскими
глазами и длинным, красным, чувственным ртом, на котором углы губ хищно опускались книзу; баронесса Тефтинг, маленькая, изящная, бледная,ее повсюду видели вместе
с артисткой; знаменитый адвокат Рязанов и Володя Чаплинский, богатый светский молодой человек, композитор-дилетант, автор нескольких маленьких романсов и многих злободневных острот, ходивших по городу.
А главной ошибкой было то, что пустили туда и Женьку — злую, раздраженную,
с дерзкими огнями в
глазах.
Ровинская встала и сказала
с искренними теплыми слезами на
глазах...
Она нагнулась к Женьке и поцеловала ее в лоб. И никогда потом Володя Чаплинский,
с жутким напряжением следивший за этой сценой, не мог забыть тех теплых и прекрасных лучей, которые в этот момент зажглись в зеленых, длинных, египетских
глазах артистки.
Ванда, голубоглазая, светлая блондинка,
с большим красным ртом,
с типичным лицом литвинки, поглядела умоляюще на Женьку. Если бы Женька сказала: «Нет», то она осталась бы в комнате, но Женька ничего не сказала и даже умышленно закрыла
глаза. Ванда покорно вышла из комнаты.
— Нет, а я… — воскликнула Нюра, но, внезапно обернувшись назад, к двери, так и осталась
с открытым ртом. Поглядев по направлению ее взгляда, Женька всплеснула руками. В дверях стояла Любка, исхудавшая,
с черными кругами под
глазами и, точно сомнамбула, отыскивала рукою дверную ручку, как точку опоры.
Любку страшно морил сон, слипались
глаза, и она
с усилием таращила их, чтобы не заснуть, а на губах лежала та же наивная, детская, усталая улыбка, которую Лихонин заметил еще и там, в кабинете. И из одного угла ее рта слегка тянулась слюна.
Любке почему-то показалось, что Лихонин на нее рассердился или заранее ревнует ее к воображаемому сопернику. Уж слишком он громко и возбужденно декламировал. Она совсем проснулась, повернула к Лихонину свое лицо,
с широко раскрытыми, недоумевающими и в то же время покорными
глазами, и слегка прикоснулась пальцами к его правой руке, лежавшей на ее талии.
— Видишь ли, князь, — сказал он, в смущении вертя пуговицу на тужурке товарища и не глядя ему в
глаза,ты ошибся. Это вовсе не товарищ в юбке, а это… просто я сейчас был
с коллегами, был… то есть не был, а только заехал на минутку
с товарищами на Ямки, к Анне Марковне.
Он шел, вглядываясь во все, что встречали его
глаза,
с новым для себя, ленивым и метким любопытством, и каждая черта рисовалась ему до такой степени рельефной, что ему казалось, будто он ощупывает ее пальцами…
У нее через плечо коромысло, а на обоих концах коромысла по большому ведру
с молоком; лицо у нее немолодое,
с сетью морщинок на висках и
с двумя глубокими бороздами от ноздрей к углам рта, но ее щеки румяны и, должно быть, тверды на ощупь, а карие
глаза лучатся бойкой хохлацкой усмешкой.
И старший рабочий,
с рыжей бородой, свалявшейся набок, и
с голубыми строгими
глазами; и огромный парень, у которого левый
глаз затек и от лба до скулы и от носа до виска расплывалось пятно черно-сизого цвета; и мальчишка
с наивным, деревенским лицом,
с разинутым ртом, как у птенца, безвольным, мокрым; и старик, который, припоздавши, бежал за артелью смешной козлиной рысью; и их одежды, запачканные известкой, их фартуки и их зубила — все это мелькнуло перед ним неодушевленной вереницей — цветной, пестрой, но мертвой лентой кинематографа.
А посредине круга, на камнях мостовой, вертелась и дробно топталась на месте толстая женщина лет сорока пяти, но еще красивая,
с красными мясистыми губами,
с влажными, пьяными, точно обмасленными
глазами, весело сиявшими под высокими дугами черных правильных малорусских бровей.
Но Любка вдруг проснулась, открыла
глаза, зажмурила и
с на минуту и опять открыла. Потянулась длинно-длинно и
с ласковой, еще не осмыслившейся улыбкой окружила жаркой крепкой рукой шею Лихонина.
У него горела голова, жгло веки
глаз, сохли губы. Он нервно курил папиросу за папиросой и часто приподымался
с дивана, чтобы взять со стола графин
с водой и жадно, прямо из горлышка, выпить несколько больших глотков. Потом каким-то случайным усилием воли ему удалось оторвать свои мысли от прошедшей ночи, и сразу тяжелый сон, без всяких видений и образов, точно обволок его черной ватой.
В комнату вошла маленькая старушка,
с красновекими
глазами, узкими, как щелочки, и
с удивительно пергаментным лицом, на котором угрюмо и зловеще торчал вниз длинный острый нос. Это была Александра, давнишняя прислуга студенческих скворечников, друг и кредитор всех студентов, женщина лет шестидесяти пяти, резонерка и ворчунья.