Неточные совпадения
У него на совести несколько темных дел. Весь город знает, что два года тому назад он женился на богатой семидесятилетней старухе, а в прошлом году задушил ее; однако ему как-то удалось замять это дело. Да и остальные четверо тоже видели кое-что в своей пестрой жизни. Но, подобно тому как старинные бретеры
не чувствовали никаких угрызений совести при воспоминании о своих жертвах, так и эти люди
глядят на темное и кровавое в своем прошлом, как на неизбежные маленькие неприятности профессий.
Студенты, смеясь и толкаясь, обступили Ярченко, схватили его под руки, обхватили за талию. Всех их одинаково тянуло к женщинам, но ни у кого, кроме Лихонина,
не хватало смелости взять на себя почин. Но теперь все это сложное, неприятное и лицемерное дело счастливо свелось к простой, легкой шутке над старшим товарищем. Ярченко и упирался, и сердился, и смеялся, стараясь вырваться. Но в это время к возившимся студентам подошел рослый черноусый городовой, который уже давно
глядел на них зорко и неприязненно.
И сама при ней
не смеет даже разговаривать, боится за свой лексикон бандерши и бывшей проститутки,
глядит ей в глаза, держит себя рабски, как старая прислуга, как глупая, преданная нянька, как старый, верный, опаршивевший пудель.
И вот, когда я
глядел на эту милую сцену и подумал, что через полчаса этот самый постовой будет в участке бить ногами в лицо и в грудь человека, которого он до сих пор ни разу в жизни
не видал и преступление которого для него совсем неизвестно, то — вы понимаете! мне стало невыразимо жутко и тоскливо.
Усевшись рядом с Ярченко, он сейчас же заиграл новую роль — он сделался чем-то вроде старого добряка-помещика, который сам был когда-то в университете и теперь
не может
глядеть на студентов без тихого отеческого умиления.
— Врешь ты все, актер! — сказала вдруг пьяная Манька Беленькая,
глядя с ненавистью на Эгмонта-Лаврецкого. — Ничего она
не шепчет, а преспокойно спит с мужчиной на твоей кровати.
— Да, я знаю, что все эти фальшивые мероприятия чушь и сплошное надругательство, — перебил Лихонин. — Но пусть я буду смешон и глуп — и я
не хочу оставаться соболезнующим зрителем, который сидит на завалинке,
глядит на пожар и приговаривает: «Ах, батюшки, ведь горит… ей-богу горит! Пожалуй, и люди ведь горят!», а сам только причитает и хлопает себя по ляжкам.
Несколько раз в продолжение суток Горизонт заходил в третий класс, в два вагона, разделенные друг от друга чуть ли
не целым поездом. В одном вагоне сидели три красивые женщины в обществе чернобородого, молчаливого сумрачного мужчины. С ним Горизонт перекидывался странными фразами на каком-то специальном жаргоне. Женщины
глядели на него тревожно, точно желая и
не решаясь о чем-то спросить. Раз только, около полудня, одна из них позволила себе робко произнести...
Эта девушка еще
не успела попасть в официальные списки полиции, но на любовь и на свое тело
глядела без всяких возвышенных предрассудков.
—
Не полагается без права жительства, — сказал,
глядя на него сверху вниз, огромный, толстый швейцар, храня на лице сонное и неподвижно-холодное выражение.
Такова власть гения! Единственная власть, которая берет в свои прекрасные руки
не подлый разум, а теплую душу человека! Самолюбивая Женька прятала свое лицо в платье Ровинской, Манька Беленькая скромно сидела на стуле, закрыв лицо платком, Тамара, опершись локтем о колено и склонив голову на ладонь, сосредоточенно
глядела вниз, а швейцар Симеон, подглядывавший на всякий случай у дверей, таращил глаза от изумления.
Лихонин повторил ей свое распоряжение и дал рублевую бумажку. Но старуха
не уходила, толклась на месте, сопела, жевала губами и недружелюбно
глядела на девушку, сидевшую спиной к свету.
— Это верно, — согласился князь, — но и непрактично: начнем столоваться в кредит. А ты знаешь, какие мы аккуратные плательщики. В таком деле нужно человека практичного, жоха, а если бабу, то со щучьими зубами, и то непременно за ее спиной должен торчать мужчина. В самом деле, ведь
не Лихонину же стоять за выручкой и
глядеть, что вдруг кто-нибудь наест, напьет и ускользнет.
Среди русских интеллигентов, как уже многими замечено, есть порядочное количество диковинных людей, истинных детей русской страны и культуры, которые сумеют героически,
не дрогнув ни одним мускулом,
глядеть прямо в лицо смерти, которые способны ради идеи терпеливо переносить невообразимые лишения и страдания, равные пытке, но зато эти люди теряются от высокомерности швейцара, съеживаются от окрика прачки, а в полицейский участок входят с томительной и робкой тоской.
— Выйдет,
не выйдет, — это уж мое дело, — глухо ответил Лихонин,
глядя вниз, на свои пальцы, подрагивавшие у него на коленях.
Наконец дело с Эммой Эдуардовной было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба
глядели друг другу в глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно было, что оба чувствовали
не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Из этого ничего
не получалось, кроме того, что он выходил из себя, кричал на Любку, а она
глядела на него молча, изумленными, широко открытыми и виноватыми глазами, на которых ресницы от слез слипались длинными черными стрелами.
Слушая рассказ о тихой, прекрасной смерти Манон среди пустынной равнины, она,
не двигаясь, с стиснутыми на груди руками
глядела на огонь лампы, и слезы часто-часто бежали из ее раскрытых глаз и падали, как дождик, на стол.
И разве он
не видал, что каждый раз перед визитом благоухающего и накрахмаленного Павла Эдуардовича, какого-то балбеса при каком-то посольстве, с которым мама, в подражание модным петербургским прогулкам на Стрелку, ездила на Днепр
глядеть на то, как закатывается солнце на другой стороне реки, в Черниговской губернии, — разве он
не видел, как ходила мамина грудь и как рдели ее щеки под пудрой, разве он
не улавливал в эти моменты много нового и странного, разве он
не слышал ее голос, совсем чужой голос, как бы актерский, нервно прерывающийся, беспощадно злой к семейным и прислуге и вдруг нежный, как бархат, как зеленый луг под солнцем, когда приходил Павел Эдуардович.
Принесли вино. Тамара выклянчила, кроме того, пирожных. Женька попросила позволения позвать Маньку Беленькую. Сама Женька
не пила,
не вставала с постели и все время куталась в серый оренбургский платок, хотя в комнате было жарко. Она пристально
глядела,
не отрываясь, на красивое, загоревшее, ставшее таким мужественным лицо Гладышева.
Уже одетые, они долго стояли в открытых дверях, между коридором и спальней, и без слов, грустно
глядели друг на друга. И Коля
не понимал, но чувствовал, что в эту минуту в его душе совершается один из тех громадных переломов, которые властно сказываются на всей жизни. Потом он крепко пожал Жене руку и сказал...
Женька долго теребила свой носовой платок и
глядела себе на кончики туфель, точно собираясь с силами. Ею овладела робость — никак
не приходили на ум нужные, важные слова. Платонов пришел ей на помощь...
Она, как и многие отличные артисты, всегда играла роль, всегда была
не самой собой и всегда смотрела на свои слова, движения, поступки, как бы
глядя на самое себя издали, глазами и чувствами зрителей.
И он снял с одного из гробов крышку, еще
не заколоченную гвоздями. Там лежала одетая кое-как в отребья морщинистая старуха с отекшим синим лицом. Левый глаз у нее был закрыт, а правый таращился и
глядел неподвижно и страшно, уже потерявши свой блеск и похожий на залежавшуюся слюду.
— Иди, что ли, ты, Манька, — приказала Тамара подруге, которая, похолодев и побледнев от ужаса и отвращения,
глядела на покойников широко открытыми светлыми глазами. —
Не бойся, дура, — я с тобой пойду! Кому ж идти, как
не тебе?!