До сих пор еще немногие, оставшиеся
в живых, прежние, вконец одряхлевшие хозяйки и жирные, хриплые, как состарившиеся мопсы, бывшие экономки вспоминают об этой общей гибели со скорбью, ужасом и глупым недоумением.
Неточные совпадения
Живого места на мне не было, вся
в синяках ходила.
Он знал, что Сонька была продана одному из скупщиков
живого товара ее же матерью, знал много унизительных, безобразных подробностей о том, как ее перепродавали из рук
в руки, и его набожная, брезгливая, истинно еврейская душа корчилась и содрогалась при этих мыслях, но тем не менее любовь была выше всего.
Это внимание сказывалось
в том, как его слушали,
в той торжественной бережности, с которой Тамара наливала ему рюмку, и
в том, как Манька Беленькая заботливо чистила для него грушу, и
в удовольствии Зои, поймавшей ловко брошенный ей репортером через стол портсигар,
в то время как она напрасно просила папиросу у двух заговорившихся соседей, и
в том, что ни одна из девиц не выпрашивала у него ни шоколаду, ни фруктов, и
в их
живой благодарности за его маленькие услуги и угощение.
И чем дальше развертывался роман, тем более
живое и страстное участие принимала
в нем Любка. Она ничего не имела против того, что Манон обирала при помощи любовника и брата своих очередных покровителей, а де Грие занимался шулерской игрой
в притонах, но каждая ее новая измена приводила Любку
в неистовство, а страдания кавалера вызывали у нее слезы. Однажды она спросила...
Должно быть,
в конце концов Симановский, этот загадочный человек, такой влиятельный
в своей юношеской среде, где ему приходилось больше иметь дело с теорией, и такой несуразный, когда ему попался практический опыт над
живой душой, был просто-напросто глуп, но только умел искусно скрывать это единственное
в нем искреннее качество.
— Сейчас! — весело отозвался Ванька-Встанька. — Ясновельможные благодетели, обратите внимание.
Живые картины. Гроза
в летний июньский день. Сочинение непризнанного драматурга, скрывшегося под псевдонимом Ваньки-Встаньки. Картина первая.
Тамара поглядела на нее пристально, глубоко и спокойно. Глаза Женьки были печальны и точно пусты.
Живой огонь погас
в них, и они казались мутными, точно выцветшими, с белками, как лунный камень.
В тот же день вечером совершилось
в доме Анны Марковны очень важное событие: все учреждение — с землей и с домом, с
живым и мертвым инвентарем и со всеми человеческими душами — перешло
в руки Эммы Эдуардовны.
— О, если хотите, милая Тамара, я ничего не имею против вашей прихоти. Только для чего? Мертвому человеку это не поможет и не сделает его
живым. Выйдет только одна лишь сентиментальность… Но хорошо! Только ведь вы сами знаете, что по вашему закону самоубийц не хоронят или, — я не знаю наверное, — кажется, бросают
в какую-то грязную яму за кладбищем.
Тяжелый дух падали, густой, сытный и такой липкий, что Тамаре казалось, будто он, точно клей, покрывает все
Живые поры ее тела, стоял
в часовне.
Псаломщик разнес свечи, и они теплыми, мягкими,
живыми огоньками, одна за другой, зажглись
в тяжелом, мутном воздухе, нежно и прозрачно освещая женские лица.
Все, что мог сделать умный секретарь, было уничтоженье запачканного послужного списка, и на то уже он подвинул начальника не иначе, как состраданием, изобразив ему
в живых красках трогательную судьбу несчастного семейства Чичикова, которого, к счастию, у него не было.
Он отражал бурю противодействием системы сложных усилий, убивая панику короткими приказаниями; плавал и останавливался, где хотел; распоряжался отплытием и нагрузкой, ремонтом и отдыхом; большую и разумнейшую власть
в живом деле, полном непрерывного движения, трудно было представить.
Когда же тот умер, ходил за оставшимся
в живых старым и расслабленным отцом умершего товарища (который содержал и кормил своего отца своими трудами чуть не с тринадцатилетнего возраста), поместил, наконец, этого старика в больницу, и когда тот тоже умер, похоронил его.
Неточные совпадения
— Я, внученька! // Я
в землю немца Фогеля // Христьяна Христианыча //
Живого закопал…
Крестьяне рассмеялися // И рассказали барину, // Каков мужик Яким. // Яким, старик убогонький, //
Живал когда-то
в Питере, // Да угодил
в тюрьму: // С купцом тягаться вздумалось! // Как липочка ободранный, // Вернулся он на родину // И за соху взялся. // С тех пор лет тридцать жарится // На полосе под солнышком, // Под бороной спасается // От частого дождя, // Живет — с сохою возится, // А смерть придет Якимушке — // Как ком земли отвалится, // Что на сохе присох…
Такова была внешняя постройка этого бреда. Затем предстояло урегулировать внутреннюю обстановку
живых существ,
в нем захваченных.
В этом отношении фантазия Угрюм-Бурчеева доходила до определительности поистине изумительной.
Затем, имеется ли на этой линии что-нибудь
живое и может ли это"
живое"ощущать, мыслить, радоваться, страдать, способно ли оно, наконец, из"благонадежного"обратиться
в"неблагонадежное" — все это не составляло для него даже вопроса…
Взволнованная и слишком нервная Фру-Фру потеряла первый момент, и несколько лошадей взяли с места прежде ее, но, еще не доскакивая реки, Вронский, изо всех сил сдерживая влегшую
в поводья лошадь, легко обошел трех, и впереди его остался только рыжий Гладиатор Махотина, ровно и легко отбивавший задом пред самим Вронским, и еще впереди всех прелестная Диана, несшая ни
живого, ни мертвого Кузовлева.