Неточные совпадения
А ведь все мы, которые сейчас здесь
стоим на улице и мешаем прохожим, должны
будем когда-нибудь в своей деятельности столкнуться с ужасным вопросом о проституции, да еще какой проституции — русской!
Он уже
был довольно сильно пьян,
стоял, прислонившись к стене, в вызывающей позе, с заложенными в карманы брюк руками, и нервно жевал папиросу.
В купе второго класса, даже при открытом окне,
стояла страшная духота и
было жарко.
— Ах! Что вы, Маргарита Ивановна! Уж раз я сказал, то это верно, как в государственном банке. Послушайте, Лазер, — обратился он к бородатому, — сейчас
будет станция. Купите барышням разных бутербродов, каких они пожелают. Поезд
стоит двадцать пять минут
— Сейчас контроль пройдет, — сказал кондуктор, — так уж вы
будьте любезны
постоять здесь с супругой на площадке третьего класса.
— Вот я вам и предлагаю, господин Горизонт, — не найдется ли у вас невинных девушек? Теперь на них громадный спрос. Я с вами играю в открытую. За деньгами мы не
постоим. Теперь это в моде. Заметьте, Горизонт, вам возвратят ваших клиенток совершенно в том же виде, в каком они
были. Это, вы понимаете, — маленький разврат, в котором я никак не могу разобраться…
— И очень просто. На нее действительно нет никакого спроса. Представь себе, Анечка, что ее барахло
стоит пятьдесят рублей, двадцать пять рублей получит господин Шацкий, пятьдесят рублей нам с тобой останется. И слава богу, мы с ней развязались! По крайней мере она не
будет компрометировать нашего заведения.
А кроме того,
стоит ли мне, то
есть, я хочу сказать,
стоит ли нам всем, столько хлопотать, стараться, беспокоиться для того, чтобы, избавив человека от одного рабства, ввергнуть в другое?
— Нет, так нельзя, Люба! Так невозможно дальше,говорил десять минут спустя Лихонин,
стоя у дверей, укутанный, как испанский гидальго плащом, одеялом. — Завтра же я найму тебе комнату в другом доме. И вообще, чтобы этого не
было! Иди с богом, спокойной ночи! Все-таки ты должна дать честное слово, что у нас отношения
будут только дружеские.
Наконец дело с Эммой Эдуардовной
было покончено. Взяв деньги и написав расписку, она протянула ее вместе с бланком Лихонину, а тот протянул ей деньги, причем во время этой операции оба глядели друг другу в глаза и на руки напряженно и сторожко. Видно
было, что оба чувствовали не особенно большое взаимное доверие. Лихонин спрятал документы в бумажник и собирался уходить. Экономка проводила его до самого крыльца, и когда студент уже
стоял на улице, она, оставаясь на лестнице, высунулась наружу и окликнула...
Правда, она умела сварить жирные щи, такие густые, что в них ложка
стояла торчком, приготовить огромные, неуклюжие, бесформенные котлеты и довольно быстро освоилась под руководством Лихонина с великим искусством заваривания чая (в семьдесят пять копеек фунт), но дальше этого она не шла, потому что, вероятно, каждому искусству и для каждого человека
есть свои крайние пределы, которых никак не переступишь.
Около того места, где они только что сидели под каргиной, собрались все обитатели дома Анны Марковны и несколько посторонних людей. Они
стояли тесной кучкой, наклонившись вниз. Коля с любопытством подошел и, протиснувшись немного, заглянул между головами: на полу, боком, как-то неестественно скорчившись, лежал Ванька-Встанька. Лицо у него
было синее, почти черное. Он не двигался и лежал странно маленький, съежившись, с согнутыми ногами. Одна рука
была у него поджата под грудь, а другая откинута назад.
— Милая Женечка, право не
стоит… Жизнь как жизнь…
Была институткой, гувернанткой
была, в хоре
пела, потом тир в летнем саду держала, а потом спуталась с одним шарлатаном и сама научилась стрелять из винчестера… По циркам ездила, — американскую амазонку изображала. Я прекрасно стреляла… Потом в монастырь попала. Там пробыла года два… Много
было у меня… Всего не упомнишь… Воровала.
Нинка
была так растеряна, что правая рука ее дернулась, чтобы сделать крестное знамение, но она исправилась, громко чмокнула протянутую руку и отошла в сторону. Следом за нею также подошли Зоя, Генриетта, Ванда и другие. Одна Тамара продолжала
стоять у стены спиной к зеркалу, к тому зеркалу, в которое так любила, бывало, прохаживаясь взад и вперед по зале, заглядывать, любуясь собой, Женька.
«Я к Вам являюсь от той, которая однажды в доме, неназываемом громко, плакала,
стоя перед Вами на коленях, после того, как Вы
спели романс Даргомыжского.
— Я не могу сейчас всего сообразить как следует, — сказала она, помолчав. — Но если человек чего-нибудь сильно хочет, он достигнет, а я хочу всей душой исполнить ваше желание.
Постойте,
постойте!.. Кажется, мне приходит в голову великолепная мысль… Ведь тогда, в тот вечер, если не ошибаюсь, с нами
были, кроме меня и баронессы…
В часовне
было почти темно. Осенний свет скупо проникал сквозь узенькое, как бы тюремное окошко, загороженное решеткой. Два-три образа без риз, темные и безликие. висели на стенах. Несколько простых дощатых гробов
стояли прямо на полу, на деревянных переносных дрогах. Один посредине
был пуст, и открытая крышка лежала рядом.
Через несколько времени принесли два венка: один от Тамары из астр и георгинов с надписью на белой ленте черными буквами: «Жене-от подруги», другой
был от Рязанова, весь из красных цветов; на его красной ленте золотыми литерами
стояло: «Страданием очистимся». От него же пришла и коротенькая записка с выражением соболезнования и с извинением, что он не может приехать, так как занят неотложным деловым свиданием.
Тамара
стояла неподвижно с суровым, точно окаменевшим лицом. Свет свечки тонкими золотыми спиралями сиял в ее бронзово-каштановых волосах, а глаза не отрывались от очертаний Женькиного влажно-желтого лба и кончика носа, которые
были видны Тамаре с ее места.
Соловьев
постоял немного, слегка пошатываясь. Глаза у него
были мученические… Рот полуоткрыт, со скорбными складками по бокам.
Неточные совпадения
Купцы. Ей-ей! А попробуй прекословить, наведет к тебе в дом целый полк на
постой. А если что, велит запереть двери. «Я тебя, — говорит, — не
буду, — говорит, — подвергать телесному наказанию или пыткой пытать — это, говорит, запрещено законом, а вот ты у меня, любезный,
поешь селедки!»
Осип. Да на что мне она? Не знаю я разве, что такое кровать? У меня
есть ноги; я и
постою. Зачем мне ваша кровать?
Городничий. Ступай на улицу… или нет,
постой! Ступай принеси… Да другие-то где? неужели ты только один? Ведь я приказывал, чтобы и Прохоров
был здесь. Где Прохоров?
Городничий. И не рад, что
напоил. Ну что, если хоть одна половина из того, что он говорил, правда? (Задумывается.)Да как же и не
быть правде? Подгулявши, человек все несет наружу: что на сердце, то и на языке. Конечно, прилгнул немного; да ведь не прилгнувши не говорится никакая речь. С министрами играет и во дворец ездит… Так вот, право, чем больше думаешь… черт его знает, не знаешь, что и делается в голове; просто как будто или
стоишь на какой-нибудь колокольне, или тебя хотят повесить.
Хлестаков. Возле вас
стоять уже
есть счастие; впрочем, если вы так уже непременно хотите, я сяду. Как я счастлив, что наконец сижу возле вас.