Юнкер чувствует, что теперь наступил самый подходящий момент для комплимента, но он потерялся. Сказать бы: «О нет, вы гораздо красивее!» Выходит коротко и как-то плоско. «Ваша красота
ни с чем и ни с кем не сравнима». Нехорошо, похоже на математику. «Вы прелестнее всех на свете». Это, конечно, будет правда, но как-то пахнет штабным писарем. Да уж теперь и поздно. Удобная секунда промелькнула и не вернется. «Ах, как досадно. Какой я тюлень!»
Неточные совпадения
— Такое право,
что я больше не хочу учиться во втором московском корпусе, где со мною поступили так несправедливо.
С этой минуты я больше не кадет, а свободный человек. Отпустите меня сейчас же домой, и я больше сюда не вернусь!
ни за какие коврижки. У вас нет теперь никаких прав надо мною. И все тут!
На дачном танцевальном кругу, в Химках, под Москвою, он был ее постоянным кавалером в вальсе, польке, мазурке и кадрили, уделяя, впрочем, немного благосклонного внимания и ее младшим сестрам, Ольге и Любе. Александров отлично знал о своей некрасивости и никогда в этом смысле не позволял себе
ни заблуждений,
ни мечтаний; но еще
с большей уверенностью он не только знал, но и чувствовал,
что танцует он хорошо: ловко, красиво и весело.
Ею уже давно командовал капитан Ходнев, неизвестно когда,
чем и почему прозванный Варварой, — смуглый, черноволосый, осанистый офицер, никогда не смеявшийся, даже не улыбнувшийся
ни разу; машина из стали, заведенная однажды на всю жизнь, человек без чувств,
с одним только долгом.
По одному из них юнкеру, находящемуся под арестом и выпускаемому в роту для служебных занятий, советовалось не говорить со свободными товарищами и вообще не вступать
с ними
ни в какие неделовые отношения, дабы не дать ротному командиру и курсовым офицерам возможности заподозрить,
что юнкера могут делать что-нибудь тайком, исподтишка, прячась.
Здесь — вольное, безобидное состязание
с юнкерами других рот. Надо во
что бы то
ни стало первыми выскочить на улицу и завладеть передовой, головной тройкой. Весело ехать впереди других!
С незапамятных лет установилось неизбежное правило: во время кадрили и особенно в промежутках между фигурами кавалеру полагается во
что бы то
ни стало занимать свою даму быстрой, непрерывной, неиссякающей болтовней на всевозможные темы.
Александров учился всегда
с серединными успехами. Недалекое производство представлялось его воображению каким-то диковинным белым чудом, не имеющим
ни формы,
ни цвета,
ни вкуса,
ни запаха. Одной его заботой было окончить
с круглым девятью,
что давало права первого разряда и старшинство в чине. О последнем преимуществе Александров ровно ничего не понимал, и воспользоваться им ему
ни разу в военной жизни так и не пришлось.
— Представьте, не помню. Вероятно, забыла. Помню только,
что танцевать
с вами было так приятно, так удобно и так ловко, как
ни с кем.
Известно давно,
что у всех арестантов в мире и во все века бывало два непобедимых влечения. Первое: войти во
что бы то
ни стало в сношение
с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах тюрьмы память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние истории».
У них, говорили они, не было никаких преступных, заранее обдуманных намерений. Была только мысль — во
что бы то
ни стало успеть прийти в лагери к восьми
с половиною часам вечера и в срок явиться дежурному офицеру. Но разве виноваты они были в том,
что на балконе чудесной новой дачи, построенной в пышном псевдорусском стиле, вдруг показались две очаровательные женщины, по-летнему, легко и сквозно одетые. Одна из них, знаменитая в Москве кафешантанная певица, крикнула...
—
Ни,
ни! — закачал Паша головою. —
Что я
с ними буду делать? мне они незачем. А вот место евнуха в султановом гареме, да еще
с порядочным жалованием, от этого я бы не отказался… — Будь им
с нынешнего числа, — сказал посол. — Я вовсе не посол, а сам султан. Ты нравишься мне, Берди. Идем-ка вместе в трактир. Пьеса окончена.
Что? Хорошо я играл, господа почтенные зрители?
Он начал говорить, желал найти те слова, которые могли бы не то что разубедить, но только успокоить ее. Но она не слушала его и
ни с чем не соглашалась. Он нагнулся к ней и взял ее сопротивляющуюся руку. Он поцеловал ее руку, поцеловал волосы, опять поцеловал руку, — она всё молчала. Но когда он взял ее обеими руками за лицо и сказал: «Кити!» — вдруг она опомнилась, поплакала и примирилась.
Неточные совпадения
Хлестаков (защищая рукою кушанье).Ну, ну, ну… оставь, дурак! Ты привык там обращаться
с другими: я, брат, не такого рода! со мной не советую… (Ест.)Боже мой, какой суп! (Продолжает есть.)Я думаю, еще
ни один человек в мире не едал такого супу: какие-то перья плавают вместо масла. (Режет курицу.)Ай, ай, ай, какая курица! Дай жаркое! Там супу немного осталось, Осип, возьми себе. (Режет жаркое.)
Что это за жаркое? Это не жаркое.
А вы — стоять на крыльце, и
ни с места! И никого не впускать в дом стороннего, особенно купцов! Если хоть одного из них впустите, то… Только увидите,
что идет кто-нибудь
с просьбою, а хоть и не
с просьбою, да похож на такого человека,
что хочет подать на меня просьбу, взашей так прямо и толкайте! так его! хорошенько! (Показывает ногою.)Слышите? Чш… чш… (Уходит на цыпочках вслед за квартальными.)
Городничий. Ах, боже мой, вы всё
с своими глупыми расспросами! не дадите
ни слова поговорить о деле. Ну
что, друг, как твой барин?.. строг? любит этак распекать или нет?
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я не посмотрю
ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но
с почтением поддерживается чиновниками.)
Артемий Филиппович. О! насчет врачеванья мы
с Христианом Ивановичем взяли свои меры:
чем ближе к натуре, тем лучше, — лекарств дорогих мы не употребляем. Человек простой: если умрет, то и так умрет; если выздоровеет, то и так выздоровеет. Да и Христиану Ивановичу затруднительно было б
с ними изъясняться: он по-русски
ни слова не знает.