— Конечно, мне все равно, — продолжал учитель. — Но я вам должен сказать, что в возрасте семнадцати лет молодой человек не имеет почти никаких личных и общественных прав. Он не может вступать в брак. Векселя, им подписанные,
ни во что не считаются. И даже в солдаты он не годится: требуется восемнадцатилетний возраст. В вашем же положении вы находитесь на попечении родителей, родственников, или опекунов, или какого-нибудь общественного учреждения.
Неточные совпадения
— Такое право,
что я больше не хочу учиться
во втором московском корпусе, где со мною поступили так несправедливо. С этой минуты я больше не кадет, а свободный человек. Отпустите меня сейчас же домой, и я больше сюда не вернусь!
ни за какие коврижки. У вас нет теперь никаких прав надо мною. И все тут!
— Нет, далеко не все. Я опять повторяю эти четыре заветные слова. А в доказательство того,
что я вовсе не порхающий папильон [Мотылек (от фр. papillon).], я скажу вам такую вещь, о которой не знают
ни моя мать,
ни мои сестры и никто из моих товарищей, словом, никто, никто
во всем свете.
Во что бы то
ни стало следовало этот роман напечатать.
Здесь — вольное, безобидное состязание с юнкерами других рот. Надо
во что бы то
ни стало первыми выскочить на улицу и завладеть передовой, головной тройкой. Весело ехать впереди других!
С незапамятных лет установилось неизбежное правило:
во время кадрили и особенно в промежутках между фигурами кавалеру полагается
во что бы то
ни стало занимать свою даму быстрой, непрерывной, неиссякающей болтовней на всевозможные темы.
Когда мне исполнится двадцать три года, я женюсь на ней, а затем непременно,
во что бы то
ни стало, поступаю в Академию генерального штаба.
Но вся задача — в том суровом условии,
что для первого разряда надо
во что бы то
ни стало иметь в среднем счете по всем предметам никак не менее круглых девяти баллов; жестокий и суровый минимум!
«Как это мило и как это странно придумано господом богом, — размышлял часто
во время переклички мечтательный юнкер Александров, —
что ни у одного человека в мире нет тембра голоса, похожего на другой. Неужели и все на свете так же разнообразно и бесконечно неповторимо? Отчего природа не хочет знать
ни прямых линий,
ни геометрических фигур,
ни абсолютно схожих экземпляров?
Что это? Бесконечность ли творчества или урок человечеству?»
Известно давно,
что у всех арестантов в мире и
во все века бывало два непобедимых влечения. Первое: войти
во что бы то
ни стало в сношение с соседями, друзьями по несчастью; и второе — оставить на стенах тюрьмы память о своем заключении. И Александров, послушный общему закону, тщательно вырезал перочинным ножичком на деревянной стене: «26 июня 1889 г. здесь сидел обер-офицер Александров, по злой воле дикого Берди-Паши, чья глупость — достояние истории».
У них, говорили они, не было никаких преступных, заранее обдуманных намерений. Была только мысль —
во что бы то
ни стало успеть прийти в лагери к восьми с половиною часам вечера и в срок явиться дежурному офицеру. Но разве виноваты они были в том,
что на балконе чудесной новой дачи, построенной в пышном псевдорусском стиле, вдруг показались две очаровательные женщины, по-летнему, легко и сквозно одетые. Одна из них, знаменитая в Москве кафешантанная певица, крикнула...
Наблюдая за оркестром, Паша замечает,
что старый артист на бейном басе
во все время концерта
ни разу не прикоснулся к своему инструменту. Он подходит к Крейнбрингу...
Он
ни во что не вмешивался, довольствовался умеренными данями, охотно захаживал в кабаки покалякать с целовальниками, по вечерам выходил в замасленном халате на крыльцо градоначальнического дома и играл с подчиненными в носки, ел жирную пищу, пил квас и любил уснащать свою речь ласкательным словом «братик-сударик».
Мужчины почтенных лет, между которыми сидел Чичиков, спорили громко, заедая дельное слово рыбой или говядиной, обмакнутой нещадным образом в горчицу, и спорили о тех предметах, в которых он даже всегда принимал участие; но он был похож на какого-то человека, уставшего или разбитого дальней дорогой, которому ничто не лезет на ум и который не в силах войти
ни во что.
Неточные совпадения
О! я шутить не люблю. Я им всем задал острастку. Меня сам государственный совет боится. Да
что в самом деле? Я такой! я не посмотрю
ни на кого… я говорю всем: «Я сам себя знаю, сам». Я везде, везде.
Во дворец всякий день езжу. Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Пришел солдат с медалями, // Чуть жив, а выпить хочется: // — Я счастлив! — говорит. // «Ну, открывай, старинушка, // В
чем счастие солдатское? // Да не таись, смотри!» // — А в том, во-первых, счастие, //
Что в двадцати сражениях // Я был, а не убит! // А во-вторых, важней того, // Я и
во время мирное // Ходил
ни сыт
ни голоден, // А смерти не дался! // А в-третьих — за провинности, // Великие и малые, // Нещадно бит я палками, // А хоть пощупай — жив!
Стародум(приметя всех смятение).
Что это значит? (К Софье.) Софьюшка, друг мой, и ты мне кажешься в смущении? Неужель мое намерение тебя огорчило? Я заступаю место отца твоего. Поверь мне,
что я знаю его права. Они нейдут далее, как отвращать несчастную склонность дочери, а выбор достойного человека зависит совершенно от ее сердца. Будь спокойна, друг мой! Твой муж, тебя достойный, кто б он
ни был, будет иметь
во мне истинного друга. Поди за кого хочешь.
Известно только,
что этот неизвестный вопрос
во что бы
ни стало будет приведен в действие.
Необходимо, дабы градоначальник имел наружность благовидную. Чтоб был не тучен и не скареден, рост имел не огромный, но и не слишком малый, сохранял пропорциональность
во всех частях тела и лицом обладал чистым, не обезображенным
ни бородавками,
ни (от
чего боже сохрани!) злокачественными сыпями. Глаза у него должны быть серые, способные по обстоятельствам выражать и милосердие и суровость. Нос надлежащий. Сверх того, он должен иметь мундир.