— Да и вообще ваше поведение… — продолжал жестоким тоном Шульгович. — Вот вы
в прошлом году, не успев прослужить и года, просились, например,
в отпуск. Говорили что-то такое о болезни вашей матушки, показывали там письмо какое-то от нее. Что ж, я не смею, понимаете ли — не смею не верить своему
офицеру. Раз вы говорите — матушка, пусть будет матушка. Что ж, всяко бывает. Но знаете — все это как-то одно к одному, и, понимаете…
«Уж если, — говорит он, — часто поминаемый Тришин чести своей родной племянницы не мог уберечь, — а та с
офицером прошлого года сбежала, — так где же, говорит, было ему уберечь казенные вещи?» Это он
в бумаге своей так и поместил — ей-богу, не вру-с.
Зарубин и Мясников поехали
в город для повестки народу,а незнакомец, оставшись у Кожевникова, объявил ему, что он император Петр III, что слухи о смерти его были ложны, что он, при помощи караульного
офицера, ушел
в Киев, где скрывался около года; что потом был
в Цареграде и тайно находился
в русском войске во время последней турецкой войны; что оттуда явился он на Дону и был потом схвачен
в Царицыне, но вскоре освобожден верными казаками; что
в прошлом году находился он на Иргизе и
в Яицком городке, где был снова пойман и отвезен
в Казань; что часовой, подкупленный за семьсот рублей неизвестным купцом, освободил его снова; что после подъезжал он к Яицкому городку, но, узнав через одну женщину о строгости, с каковою ныне требуются и осматриваются паспорта, воротился на Сызранскую дорогу, по коей скитался несколько времени, пока наконец с Таловинского умета взят Зарубиным и Мясниковым и привезен к Кожевникову.
В сие время определился я юнкером
в ** пехотный полк,
в коем и находился до
прошлого 18** года. Пребывание мое
в полку оставило мне мало приятных впечатлений кроме производства
в офицеры и выигрыш<а> 245 рублей
в то время как у меня
в кармане всего оставалося рубль 6 грив. Смерть дражайших моих родителей принудила меня подать
в отставку и приехать
в мою вотчину.