Неточные совпадения
Самый конец августа; число, должно быть, тридцатое или тридцать первое. После трехмесячных летних каникул кадеты, окончившие полный курс, съезжаются
в последний раз
в корпус, где учились, проказили,
порою сидели
в карцере, ссорились и дружили целых семь лет подряд.
Умные и участливые слова Отте уже привели было Александрова
в мирное настроение, но грубый окрик Михина снова взорвал
в нем пороховой погреб. Да и надо сказать, что
в эту
пору Александров был усердным читателем Дюма, Шиллера, Вальтер Скотта. Он ответил грубо и, невольно, театрально...
Необыкновенно тяжелы были его взыскания, налагаемые на офицеров, но еще труднее им было переносить,
в присутствии юнкеров, его замечания и выговоры, переходящие
порой в бесстыдные ругательства, оскорблявшие и их и его честь.
Под Рущуком, командуя Ростовским гренадерским полком, он был ранен пулей
в горло навылет и с тех
пор дышит через серебряную трубку.
Впечатлительный Александров успел уже раз десять вообразить себя приговоренным к смерти, и волосы у него на голове
порою холодели и делались жесткими, как у ежа. Зато очень утешили и взбодрили его дух отрывки из статута ордена св. Георгия-победоносца, возглашенные тем же Лачиновым. Слушая их ушами и героическим сердцем, Александров брал
в воображении редуты, заклепывал пушки, отнимал вражеские знамена, брал
в плен генералов…
— А тебе что нужно? Ты нам что за генерал? Тоже кышкает на нас, как на кур! Ишь ты, хухрик несчастный! — И пошла, и пошла… до тех
пор, пока Алкалаев не обратился
в позорное бегство. Но все-таки метче и ловче словечка, чем «хухрик», она
в своем обширном словаре не нашла. Может быть, она вдохновенно родила его тут же на месте столкновения?
Он до сих
пор не мог ни понять, ни забыть спокойных деловых слов Юленьки
в момент расставания, там,
в Химках,
в канареечном уголку между шкафом и пианино, где они так часто и так подолгу целовались и откуда выходили потом с красными пятнами на лицах, с блестящими глазами, с порывистым дыханием, с кружащейся головой и с растрепанными волосами.
Но может быть и то, что мать трех сестер Синельниковых, Анна Романовна, очень полная, очень высокая и до сих
пор еще очень красивая дама, узнала как-нибудь об этих воровских поцелуйчиках и задала Юленьке хорошую нахлобучку? Недаром же она
в последние химкинские дни была как будто суха с Александровым: или это только теперь ему кажется?
Конечно, Александров все еще продолжал уверять себя
в том, что он до сих
пор влюблен безнадежно
в жестокую и что молодое сердце его разбито навсегда.
Правда, Александров тут же ловил себя с раскаянием на дурных и грубых мыслях. Но он уже давно знал, какие злые, нелепые, уродливые, бесстыдные, позорные мысли и образы теснятся
порою в уме человека против его воли.
Была
пора юнкерам идти
в училище. Гости тоже разъезжались. Ольга и Люба провожали их до передней, которая была освещена слабо. Когда Александров успел надеть и одернуть шинель, он услыхал у самого уха тихий шепот: «До свидания, господин писатель», — и горящие сухие губы быстро коснулись его щеки, точно клюнули.
Утром воины беспрекословно исполнили приказание вождя. И когда они, несмотря на адский ружейный огонь, подплыли почти к самому острову, то из воды послышался страшный треск, весь остров покосился набок и стал тонуть. Напрасно европейцы молили о пощаде. Все они погибли под ударами томагавков или нашли смерть
в озере. К вечеру же вода выбросила труп Черной Пантеры. У него под водою не хватило дыхания, и он, перепилив корень, утонул. И с тех
пор старые жрецы поют
в назидание юношам, и так далее и так далее.
Застенчивый Александров с той
поры, идя
в отпуск, избегал проходить Ильинской улицей, чтобы не встретиться случайно глазами с глазами книжного купца и не сгореть от стыда. Он предпочитал вдвое более длинный путь: через Мясницкую, Кузнецкий мост и Тверскую.
На вакации, перед поступлением
в Александровское училище, Алексей Александров, живший все лето
в Химках, поехал погостить на неделю к старшей своей сестре Соне, поселившейся для деревенского отдыха
в подмосковном большом селе Краскове,
в котором сладкогласные мужики зимою промышляли воровством, а
в теплые месяцы сдавали москвичам свои избы,
порою о двух и даже о трех этажах.
В ту
пору дерзость, оригинальность и экспансивность были его героической утехой. Недаром он тогда проходил через волшебное обаяние Дюма-отца. Зато стихов Миртова, которых он с неизменной любезностью прочитал много, Александров совсем не понял и добросовестно отнес это к своей малой поэтической восприимчивости.
Можно подумать, что моя все-таки уже не очень молодая героиня только и знала
в своей актерской жизни, что дебютировала и дебютировала и всегда неудачно, пока не додебютировалась до самоубийства…» И вот опять стало
в подсознание Александрова прокрадываться то темное пятно, та неведомая болячка, та давно знакомая досадная неловкость, которые он испытывал
порою, перечитывая
в двадцатый раз свою рукопись.
— Спасибо, Жданов. Ведь это просто невероятно,
в каком я до сих
пор был нелепом заблуждении. Теперь мне сразу точно катаракт с обоих глаз сняли. Все заново увидел благодаря волшебнику Прибилю (имя же его будет для меня всегда священно и чтимо).
И тут Зиночка, щекоча невольно его висок своими тонкими волосами, дыша на него
порою своим чистым, свежим дыханием,
в двух словах развеяла причину их странной молчаливой ссоры издали.
По улицам «ледяные» мужики развозят с Москвы-реки по домам, на санях, правильно вырубленные плиты льда полуаршинной толщины. Еще холодно, но откуда-то издалека-издалека
в воздухе
порою попахивает Масленицей.
И тут сказывалась разность двух душ, двух темпераментов, двух кровей. Александров любил с такою же наивной простотой и радостью, с какою растут травы и распускаются почки. Он не думал и даже не умел еще думать о том,
в какие формы выльется
в будущем его любовь. Он только, вспоминая о Зиночке, чувствовал
порою горячую резь
в глазах и потребность заплакать от радостного умиления.
В строю решительно немыслимо заниматься чем-нибудь иным, как строем: это первейший военный завет. Маленькое письмецо жгло карман Александрова до тех
пор, пока
в столовой, за чашкой чая с калачом, он его не распечатал. Оно было больше чем лаконично, и от него чуть-чуть пахло теми прелестными прежними рождественскими духами!..
Александров согласен. Но
в эту секунду молчавший до сих
пор военный оркестр Невского полка вдруг начинает играть бодрый, прелестный, зажигающий марш Шуберта. Зеленые большие ворота широко раскрываются, и
в их свободном просвете вдруг появляются и тотчас же останавливаются две стройные девичьи фигуры.
«Ах,
в миллион раз приятнее!» — восторженно думает Александров, осторожно и крепко держа
в своей грубой ладони ее доверчивую, ласковую, нежную ручку. Они переплетают свои руки наискось и так летят, близко, близко касаясь друг друга, и, как тогда,
в вальсе, Александров слышит
порою чистый аромат ее дыхания. Потом они садятся на скамейку отдохнуть.
Каждое утро, часов
в пять, старшие юнкера наспех пьют чай с булкой; захвативши завтрак
в полевые сумки, идут партиями на места своих работ, которые будут длиться часов до семи вечера, до той
поры, когда уставшие глаза начинают уже не так четко различать издали показательные приметы.
Но вскоре тело обвыкало
в холоде, и когда купальщики возвращались бегом
в баню, то их охватывало чувство невыразимой легкости, почти невесомости во всем их существе, было такое ощущение, точно каждый мускул, каждая
пора насквозь проникнута блаженной радостью, сладкой и бодрой.
Вот
в прошлом-то годе какую они с нами издевку сделали; по сию
пору вспомнить совестно.