Неточные совпадения
Архип взял свечку
из рук барина, отыскал за печкою фонарь, засветил его, и оба тихо сошли с крыльца и пошли около двора.
Сторож начал бить в чугунную доску, собаки залаяли. «Кто
сторожа?» — спросил Дубровский. «Мы, батюшка, — отвечал тонкий голос, — Василиса да Лукерья». — «Подите по дворам, — сказал им Дубровский, — вас не нужно». — «Шабаш», — примолвил Архип. «Спасибо, кормилец», — отвечали бабы и тотчас отправились домой.
То было осенью унылой… // Средь урн надгробных и камней // Свежа была твоя могила // Недавней насыпью своей. // Дары любви, дары печали — //
Рукой твоих учеников // На ней рассыпаны лежали // Венки
из листьев и цветов. // Над ней, суровым дням послушна, — // Кладбища
сторож вековой, — // Сосна качала равнодушно // Зелено-грустною главой, // И речка, берег омывая, // Волной бесследною вблизи // Лилась, лилась, не отдыхая, // Вдоль нескончаемой стези.
Из трактира выбегали извозчики — в расстегнутых синих халатах, с ведром в
руке — к фонтану, платили копейку
сторожу, черпали грязными ведрами воду и поили лошадей. Набрасывались на прохожих с предложением услуг, каждый хваля свою лошадь, величая каждого, судя по одежде, — кого «ваше степенство», кого «ваше здоровье», кого «ваше благородие», а кого «вась-сиясь!». [Ваше сиятельство.]
На шум выбегают
из инспекторской надзиратели, потом инспектор. Но малыши увертываются от
рук Дитяткевича, ныряют между ног у другого надзирателя, добродушного рыжего Бутовича, проскакивают мимо инспектора, дергают Самаревича за шубу, и крики: «бирка, бирка!» несутся среди хохота, топота и шума. Обычная власть потеряла силу. Только резкий звонок, который
сторож догадался дать минуты на две раньше, позволяет, наконец, освободить Самаревича и увести его в инспекторскую.
— Да бахаревские, бахаревские, чтой-то вы словно не видите, я барышень к тетеньке
из Москвы везу, а вы не пускаете. Стой, Никитушка, тут, я сейчас сама к Агнии Николаевне доступлю. — Старуха стала спускать ноги
из тарантаса и, почуяв землю, заколтыхала к кельям. Никитушка остановился, монастырский
сторож не выпускал
из руки поводьев пристяжного коня, а монашка опять всунулась в тарантас.