Неточные совпадения
— А-а! Подпоручик Ромашов. Хорошо вы, должно быть, занимаетесь
с людьми. Колени вместе! — гаркнул Шульгович, выкатывая глаза. — Как стоите в присутствии своего полкового командира? Капитан Слива, ставлю вам на вид, что ваш субалтерн-офицер не умеет себя держать перед начальством при исполнении служебных обязанностей… Ты, собачья
душа, — повернулся Шульгович к Шарафутдинову, — кто у тебя полковой командир?
Конечно — своя квартира, собственные вещи, возможность покупать, выбирать по своему усмотрению, устраиваться по своему вкусу — все это наполняло самолюбивым восторгом
душу двадцатилетнего мальчика, вчера только сидевшего на ученической скамейке и ходившего к чаю и завтраку в строю, вместе
с товарищами.
Он
с нетерпением умылся, надел новый сюртук,
надушил чистый носовой платок цветочным одеколоном. Но когда он, уже совсем одетый, собрался выходить, его неожиданно остановил Гайнан.
У него было такое впечатление, как будто Николаев
с удовольствием выгоняет его из дому. Но тем не менее, прощаясь
с ним нарочно раньше, чем
с Шурочкой, он думал
с наслаждением, что вот сию минуту он почувствует крепкое и ласкающее пожатие милой женской руки. Об этом он думал каждый раз уходя. И когда этот момент наступил, то он до такой степени весь ушел
душой в это очаровательное пожатие, что не слышал, как Шурочка сказала ему...
Я думаю часто о нежных, чистых, изящных женщинах, об их светлых и прелестных улыбках, думаю о молодых, целомудренных матерях, о любовницах, идущих ради любви на смерть, о прекрасных, невинных и гордых девушках
с белоснежной
душой, знающих все и ничего не боящихся.
Подобное
с ним случалось нередко за последние пять-шесть лет, как оно бывает почти со всеми молодыми людьми в период созревания
души.
«Вот их сто человек в нашей роте. И каждый из них — человек
с мыслями,
с чувствами, со своим особенным характером,
с житейским опытом,
с личными привязанностями и антипатиями. Знаю ли я что-нибудь о них? Нет — ничего, кроме их физиономий. Вот они
с правого фланга: Солтыс, Рябошапка, Веденеев, Егоров, Яшишин… Серые, однообразные лица. Что я сделал, чтобы прикоснуться
душой к их
душам, своим Я к ихнему Я? — Ничего».
Затем, как во сне, увидел он, еще не понимая этого, что в глазах Шульговича попеременно отразились удивление, страх, тревога, жалость… Безумная, неизбежная волна, захватившая так грозно и так стихийно
душу Ромашова, вдруг упала, растаяла, отхлынула далеко. Ромашов, точно просыпаясь, глубоко и сильно вздохнул. Все стало сразу простым и обыденным в его глазах. Шульгович суетливо показывал ему на стул и говорил
с неожиданной грубоватой лаской...
На улицах быстро темнело. По шоссе бегали
с визгом еврейские ребятишки. Где-то на завалинках у ворот, у калиток, в садах звенел женский смех, звенел непрерывно и возбужденно,
с какой-то горячей, животной, радостной дрожью, как звенит он только ранней весной. И вместе
с тихой, задумчивой грустью в
душе Ромашова рождались странные, смутные воспоминания и сожаления о никогда не бывшем счастье и о прошлых, еще более прекрасных вёснах, а в сердце шевелилось неясное и сладкое предчувствие грядущей любви…
— Отчего нам не расстаться миролюбиво, тихо? — кротко спросил Ромашов. В
душе он чувствовал, что эта женщина вселяет в него вместе
с отвращением какую-то мелкую, гнусную, но непобедимую трусость. — Вы меня не любите больше… Простимся же добрыми друзьями.
Он чувствовал, что случилось это не вдруг, не сейчас, а когда-то гораздо раньше; очевидно, тревога нарастала в его
душе постепенно и незаметно, начиная
с какого-то ускользнувшего момента.
Ромашову очень хотелось ехать вместе
с Шурочкой, но так как Михин всегда был ему приятен и так как чистые, ясные глаза этого славного мальчика глядели
с умоляющим выражением, а также и потому, что
душа Ромашова была в эту минуту вся наполнена большим радостным чувством, — он не мог отказать и согласился.
Ему нужно было отвести на чем-нибудь свою варварскую
душу, в которой в обычное время тайно дремала старинная родовая кровожадность. Он,
с глазами, налившимися кровью, оглянулся кругом и, вдруг выхватив из ножен шашку,
с бешенством ударил по дубовому кусту. Ветки и молодые листья полетели на скатерть, осыпав, как дождем, всех сидящих.
Мы понимаем друг друга
с полунамека,
с полуслова, даже без слов, одной
душой.
Потом случилось что-то странное. Ромашову показалось, что он вовсе не спал, даже не задремал ни на секунду, а просто в течение одного только момента лежал без мыслей, закрыв глаза. И вдруг он неожиданно застал себя бодрствующим,
с прежней тоской на
душе. Но в комнате уже было темно. Оказалось, что в этом непонятном состоянии умственного оцепенения прошло более пяти часов.
Хлебников молчал, сидя в неловкой позе
с неестественно выпрямленными ногами. Ромашов видел, как его голова постепенно, едва заметными толчками опускалась на грудь. Опять послышался подпоручику короткий хриплый звук, и в
душе у него шевельнулась жуткая жалость.
Он стремглав, закрывши глаза, бросился вниз
с крутого откоса, двумя скачками перепрыгнул рельсы и, не останавливаясь, одним духом взобрался наверх. Ноздри у него раздулись, грудь порывисто дышала. Но в
душе у него вдруг вспыхнула гордая, дерзкая и злая отвага.
В эти минуты он чувствовал у себя на глазах слезы, но в
душе его вместе
с нежностью и умилением и
с самоотверженной преданностью ворочалась слепая, животная ревность созревшего самца.
Днем Ромашов старался хоть издали увидать ее на улице, но этого почему-то не случалось. Часто, увидав издали женщину, которая фигурой, походкой, шляпкой напоминала ему Шурочку, он бежал за ней со стесненным сердцем,
с прерывающимся дыханием, чувствуя, как у него руки от волнения делаются холодными и влажными. И каждый раз, заметив свою ошибку, он ощущал в
душе скуку, одиночество и какую-то мертвую пустоту.
Ромашов знал, что и сам он бледнеет
с каждым мгновением. В голове у него сделалось знакомое чувство невесомости, пустоты и свободы. Странная смесь ужаса и веселья подняла вдруг его
душу кверху, точно легкую пьяную пену. Он увидел, что Бек-Агамалов, не сводя глаз
с женщины, медленно поднимает над головой шашку. И вдруг пламенный поток безумного восторга, ужаса, физического холода, смеха и отваги нахлынул на Ромашова. Бросаясь вперед, он еще успел расслышать, как Бек-Агамалов прохрипел яростно...
— Ничего особенного, просто мне захотелось видеться
с вами, — сказал небрежно Ромашов. — Завтра я дерусь на дуэли
с Николаевым. Мне противно идти домой. Да это, впрочем, все равно. До свиданья. Мне, видите ли, просто не
с кем было поговорить… Тяжело на
душе.
Нет, мой родной, есть только одно непреложное, прекрасное и незаменимое — свободная
душа, а
с нею творческая мысль и веселая жажда жизни.