Неточные совпадения
—
Ну, хорошо, а в мирное время? Мало ли сколько может быть случаев. Бунт, возмущение там или
что…
—
Ну, черт…
ну, съезжу за ним… Вот глупости. Был же случай,
что оскорбили одного корнета в кафешантане. И он съездил домой на извозчике, привез револьвер и ухлопал двух каких-то рябчиков. И все!..
— А вот, господа,
что я скажу с своей стороны. Буфетчика я, положим, не считаю… да… Но если штатский… как бы это сказать?.. Да…
Ну, если он порядочный человек, дворянин и так далее… зачем же я буду на него, безоружного, нападать с шашкой? Отчего же я не могу у него потребовать удовлетворения? Все-таки же мы люди культурные, так сказать…
— Это
что? Это разве рубка? — говорил он с напускным пренебрежением. — Моему отцу, на Кавказе, было шестьдесят лет, а он лошади перерубал шею. Пополам! Надо, дети мои, постоянно упражняться. У нас вот как делают: поставят ивовый прут в тиски и рубят, или воду пустят сверху тоненькой струйкой и рубят. Если нет брызгов, значит, удар был верный.
Ну, Лбов, теперь ты.
— Бесиев?
Ну, пусть будет Бесиев, — согласился Ромашов. — Однако я ушел. Если придут от Петерсонов, скажешь,
что подпоручик ушел, а куда — неизвестно. Понял? А если что-нибудь по службе, то беги за мной на квартиру поручика Николаева. Прощай, старина!.. Возьми из собрания мой ужин, и можешь его съесть.
— А! Ромочка!
Ну, входите, входите.
Чего вы там застряли? Володя, это Ромашов пришел.
— Унзер? — Шурочка подняла голову и, прищурясь, посмотрела вдаль, в темный угол комнаты, стараясь представить себе то, о
чем говорил Ромашов. — Нет, погодите: это что-то зеленое, острое.
Ну да,
ну да, конечно же — насекомое! Вроде кузнечика, только противнее и злее… Фу, какие мы с вами глупые, Ромочка.
— Дела, братец ты мой… С жиру это все.
Ну, прощевай,
что ли, Степан.
«О
чем я сейчас думал? — спросил самого себя Ромашов, оставшись один. Он утерял нить мыслей и, по непривычке думать последовательно, не мог сразу найти ее. — О
чем я сейчас думал? О чем-то важном и нужном… Постой: надо вернуться назад… Сижу под арестом… по улице ходят люди… в детстве мама привязывала… Меня привязывала… Да, да… у солдата тоже — Я… Полковник Шульгович… Вспомнил…
Ну, теперь дальше, дальше…
— Постой-ка, поди сюда, чертова перечница… Небось побежишь к жидишкам? А? Векселя писать? Эх ты, дура, дура, дурья ты голова…
Ну, уж нб тебе, дьявол тебе в печень. Одна, две… раз, две, три, четыре… Триста. Больше не могу. Отдашь, когда сможешь. Фу, черт,
что за гадость вы делаете, капитан! — заорал полковник, возвышая голос по восходящей гамме. — Не смейте никогда этого делать! Это низость!.. Однако марш, марш, марш! К черту-с, к черту-с. Мое почтение-с!..
— Дама?.. — Бобетинский сделал рассеянное и меланхолическое лицо. — Дама? Дрюг мой, в мои годы… — Он рассмеялся с деланной горечью и разочарованием. —
Что такое женщина? Ха-ха-ха… Юн енигм! [Загадка! (франц.)]
Ну, хорошо, я, так и быть, согласен… Я согласен.
— Это хорошо дуэль в гвардии — для разных там лоботрясов и фигель-миглей, — говорил грубо Арчаковский, — а у нас…
Ну, хорошо, я холостой… положим, я с Василь Василичем Липским напился в собрании и в пьяном виде закатил ему в ухо.
Что же нам делать? Если он со мной не захочет стреляться — вон из полка; спрашивается,
что его дети будут жрать? А вышел он на поединок, я ему влеплю пулю в живот, и опять детям кусать нечего… Чепуха все…
—
Ну, знаете, ваших случаев не переслушаешь, — развязно перебил его Арчаковский, — расскажете еще что-нибудь,
что было за царя Гороха.
— А ты не егози… Сия притча краткая… Великий молчальник посещал офицерские собрания и, когда обедал, то… гето… клал перед собою на стол кошелек, набитый, братец ты мой, золотом. Решил он в уме отдать этот кошелек тому офицеру, от которого он хоть раз услышит в собрании дельное слово. Но так и умер старик, прожив на свете сто девяносто лет, а кошелек его так, братец ты мой, и остался целым.
Что? Раскусил сей орех?
Ну, теперь иди себе, братец. Иди, иди, воробышек… попрыгай…
Ну, вот, я представляю себе,
что опоздал не я, а Лбов, а я стою на месте и смотрю, как он подходит.
—
Ну, как же. За стрельбу наша дивизия попала в заграничные газеты. Десять процентов свыше отличного — от, извольте. Однако и жулили мы, б-батюшки мои! Из одного полка в другой брали взаймы хороших стрелков. А то, бывало, рота стреляет сама по себе, а из блиндажа младшие офицеры жарят из револьверов. Одна рота так отличилась,
что стали считать, а в мишени на пять пуль больше,
чем выпустили. Сто пять процентов попадания. Спасибо, фельдфебель успел клейстером замазать.
— Стоишь, как тот болван, а на тебя казачишки во весь карьер дуют. И насквозь! Ну-ка, попробуй — посторонись-ка. Сейчас приказ: «У капитана такого-то слабые нервы. Пусть помнит,
что на службе его никто насильно не удерживает».
—
Ну, — его…
Ну,
что ж будет дальше?
— Его высокопревосходительство…
Ну,
что ж ты, Хлебников, дальше!..
— А-а-а! — хрипит, стиснув зубы, Шаповаленко. —
Ну,
что я с тобой, Хлебников, буду делать? Бьюсь, бьюсь я с тобой, а ты совсем как верблюд, только рогов у тебя нема. Никакого старания. Стой так до конца словесности столбом. А после обеда явишься ко мне, буду отдельно с тобой заниматься. Греченко! Кто у нас командир корпуса?
Ну, вот, как хотите, а я убежден, например,
что у собак есть свой язык, и, некоторым образом, весьма обширный язык.
— О нет,
что вы, мой любезный… Больше народу — веселее…
что за китайские церемонии!.. Только, вот не знаю, как насчет мест в фаэтонах.
Ну, да рассядемся как-нибудь.
—
Ну вот и чудесно. — Николаев посмотрел на часы. —
Что ж, господа, — сказал он вопросительно, — можно, пожалуй, и ехать?
—
Ну, и Бог с вами, и не нужно. Какой вы чистый, милый, Ромочка! Но, так вот когда вы вырастете, то вы наверно вспомните мои слова:
что возможно с мужем, то невозможно с любимым человеком. Ах, да не думайте, пожалуйста, об этом. Это гадко — но
что же поделаешь.
—
Ну а если я возьму себя в руки? — спросил Ромашов. — Если я достигну того же,
чего хочет твой муж, или еще большего? Тогда?
«
Ну,
что ж, и пускай слышали, так мне и надо, и пускай, — с острой ненавистью к самому себе подумал Ромашов.
— Я хочу сказать только то,
что моей жены коснулась грязная, лживая сплетня, которая…
ну, то есть в которую…
—
Ну, да черт!.. говорится о том,
что вы — любовник Александры Петровны и
что… ух, какая подлость!..
Ну, и так далее…
что у вас ежедневно происходят какие-то тайные свидания и будто бы весь полк об этом знает.
— Р-ромуальд! Анахорет сирийский, дай я тебя лобзну! — завопил он на всю комнату. —
Ну,
чего ты киснешь? Пойдем, брат. Там весело: играют, поют. Пойдем!
—
Ну, будет, будет, Павел Павлович, — слабо сопротивлялся Ромашов, — к
чему телячьи восторги?
— Послушайте, Юрий Алексеич, хотите, мы шепнем,
что вы в первый раз в жизни? А?
Ну, миленький,
ну душечка. Они это любят.
Что вам стоит?
— А это, родной мой, — многозначительным шепотом ответил Клодт, — это у нас такая закуска. Под стук телеги. Фендрик, — обратился он к Золотухину, —
ну, теперь подо
что выпьем? Хочешь под свет луны?
— Хе-хе-хе, это уже мы слыхали, о вашей нетрезвости, — опять прервал его Петерсон, — но я хочу только спросить, не было ли у вас с ним раньше этакого какого-нибудь столкновения? Нет, не ссоры, поймите вы меня, а просто этакого недоразумения, натянутости,
что ли, на какой-нибудь частной почве.
Ну, скажем, несогласие в убеждениях или там какая-нибудь интрижка. А?
Говорю вам так, потому
что я сам попробовал воли, и если вернулся назад, в загаженную клетку, то виною тому…
ну, да ладно… все равно, вы понимаете.
Ну,
что ли, сомнительное, что-то возбуждающее недоумение и разочарование…
— То,
что в этом случае мужа почти наверное не допустят к экзаменам. Репутация офицера генерального штаба должна быть без пушинки. Между тем если бы вы на самом деле стрелялись, то тут было бы нечто героическое, сильное. Людям, которые умеют держать себя с достоинством под выстрелом, многое, очень многое прощают. Потом… после дуэли… ты мог бы, если хочешь, и извиниться…
Ну, это уж твое дело.