Неточные совпадения
— Ей-богу же! У всех у
них, говорит, не лошади, а какие-то гитары, шкбпы — с запалом, хромые, кривоглазые, опоенные. А дашь
ему приказание — знай себе жарит, куда попало, во весь карьер. Забор — так забор, овраг — так овраг. Через кусты валяет. Поводья упустил, стремена растерял, шапка к черту! Лихие ездоки!
— Крепко завинчено! — сказал Веткин с усмешкой — не то иронической, не то поощрительной. — В четвертой роте
он вчера, говорят, кричал: «Что вы мне устав в нос тычете? Я — для вас устав, и никаких больше разговоров! Я здесь царь и
бог!»
— Тоже! Стану я ерундой заниматься, — заворчал Веткин. — Когда это у меня время, чтобы рубить? С девяти утра до шести вечера только и знаешь, что торчишь здесь. Едва успеешь пожрать и водки выпить. Я
им, слава
Богу, не мальчик дался…
Ромашов часто разговаривал с Гайнаном о
его богах, о которых, впрочем, сам черемис имел довольно темные и скудные понятия, а также, в особенности, о том, как
он принимал присягу на верность престолу и родине.
Гайнан и теперь думал, что поручик сейчас же начнет с
ним привычный разговор о
богах и о присяге, и потому стоял и хитро улыбался в ожидании. Но Ромашов сказал вяло...
— Нет уж, Гайнан… зачем уж…
Бог с
ним… Давай, братец, самовар, да потом сбегаешь в собрание за ужином. Чту уж!
Ромашов, дорогой мой, если бы животные, например собаки, обладали даром понимания человеческой речи и если бы одна из
них услышали вчера Дица, ей-богу, она ушла бы из комнаты от стыда.
— Иди, Шурочка, иди, — торопил
он жену. — Это же
Бог знает что такое. Вы, право, оба сумасшедшие. Дойдет до командира — что хорошего! Ведь
он под арестом. Прощайте, Ромашов. Заходите.
Маленький Михин отвел Ромашова в сторону. — Юрий Алексеич, у меня к вам просьба, — сказал
он. — Очень прошу вас об одном. Поезжайте, пожалуйста, с моими сестрами, иначе с
ними сядет Диц, а мне это чрезвычайно неприятно.
Он всегда такие гадости говорит девочкам, что
они просто готовы плакать. Право, я враг всякого насилия, но, ей-богу, когда-нибудь дам
ему по морде!..
— Ах, мне это самой больно, мой милый, мой дорогой, мой нежный! Но это необходимо. Итак, слушайте: я боюсь, что
он сам будет говорить с вами об этом… Умоляю вас, ради
Бога, будьте сдержанны. Обещайте мне это.
Ромашов лег на спину. Белые, легкие облака стояли неподвижно, и над
ними быстро катился круглый месяц. Пусто, громадно и холодно было наверху, и казалось, что все пространство от земли до неба наполнено вечным ужасом и вечной тоской. «Там —
Бог!» — подумал Ромашов, и вдруг, с наивным порывом скорби, обиды и жалости к самому себе,
он заговорил страстным и горьким шепотом...
Так
он говорил, и в то же время у
него в самых тайниках души шевелилась лукаво-невинная мысль, что
его терпеливая покорность растрогает и смягчит всевидящего
Бога, и тогда вдруг случится чудо, от которого все сегодняшнее — тягостное и неприятное — окажется лишь дурным сном.
— Господа, ради
Бога, оставьте: это страшно, — сказал
он с тоскою.
Бог их знает какого нет еще! и жесткий, и мягкий, и даже совсем томный, или, как иные говорят, в неге, или без неги, но пуще, нежели в неге — так вот зацепит за сердце, да и поведет по всей душе, как будто смычком.
Неточные совпадения
Осип (принимая деньги).А покорнейше благодарю, сударь. Дай
бог вам всякого здоровья! бедный человек, помогли
ему.
Осип. Да что завтра! Ей-богу, поедем, Иван Александрович!
Оно хоть и большая честь вам, да все, знаете, лучше уехать скорее: ведь вас, право, за кого-то другого приняли… И батюшка будет гневаться, что так замешкались. Так бы, право, закатили славно! А лошадей бы важных здесь дали.
«Ах, боже мой!» — думаю себе и так обрадовалась, что говорю мужу: «Послушай, Луканчик, вот какое счастие Анне Андреевне!» «Ну, — думаю себе, — слава
богу!» И говорю
ему: «Я так восхищена, что сгораю нетерпением изъявить лично Анне Андреевне…» «Ах, боже мой! — думаю себе.
Осип. Да так.
Бог с
ними со всеми! Погуляли здесь два денька — ну и довольно. Что с
ними долго связываться? Плюньте на
них! не ровен час, какой-нибудь другой наедет… ей-богу, Иван Александрович! А лошади тут славные — так бы закатили!..