Понимаете: трах! — и ни долга в лавочку, ни платы за квартиру, ни похмелья, ни этих
проклятых веревок, которые ему отравили всю жизнь.
Ну, и представьте себе, должен он целые дни тянуть эти
проклятые веревки, целые дни думать, как ему извернуться, чтобы и голодная жена не ругалась, чтобы и своя голова не трещала и чтобы лавочник поверил в долг…
— Люблю, — шептал пьяный старик, не выпуская моей руки. — Ах, люблю… Именно хорош этот молодой стыд… эта невинность и девственность просыпающейся мысли. Голубчик, пьяница Селезнев все понимает… да! А только не забудьте, что канатчик-то все-таки повесился. И какая хитрая штука: тут бытие, вившее свою веревку несколько лет, и тут же небытие, повешенное на этой самой веревке. И притом какая деликатность: пусть теперь другие вьют эту
проклятую веревку… хе-хе!
Неточные совпадения
— Послушай, да тебя расстрелять мало!.. На свои деньги
веревку куплю, чтобы повесить тебя. Вот так кусочек хлеба с маслом!
Проклятый ты человек, вот что. Где деньги взял?
— Он, значит, Кишкин, на
веревку привязал ее, Оксюху-то, да и волокет, как овцу… А Мина Клейменый идет за ней да сзади ее подталкивает: «Ищи, слышь, Оксюха…» То-то идолы!.. Ну, подвели ее к болотине, а Шишка и скомандовал: «Ползи, Оксюха!» То-то колдуны
проклятые! Оксюха, известно, дура: поползла, Шишка
веревку держит, а Мина заговор наговаривает… И нашла бы ведь Оксюха-то, кабы он не захохотал. Учуяла Оксюха золотую свинью было совсем, а он как грянет, как захохочет…
Вот из моря вылез старый Бес: // «Зачем ты, Балда, к нам залез?» // — Да вот
веревкой хочу море мо́рщить, // Да вас,
проклятое племя, корчить.
— А, так ты польский император? Эге, ребята! Вот какой зверь нам попался. Это не простой какой-нибудь полячишка — бродяга, а, видишь, вздумал уже приехать в Россию и губить людей сам их нехристь-император! Нечего же на него смотреть, давайте
веревку. Повесить
проклятого!