Неточные совпадения
Жалко, и грустно, и противно было глядеть сквозь мутную кисею дождя на этот жалкий скарб, казавшийся таким изношенным, грязным и нищенским; на горничных и кухарок, сидевших на верху воза на мокром брезенте с какими-то утюгами, жестянками и корзинками в
руках, на запотевших, обессилевших лошадей, которые то и дело останавливались, дрожа коленями, дымясь и часто нося боками, на сипло ругавшихся дрогалей, закутанных от дождя в рогожи.
Старшая, Вера, пошла в мать, красавицу англичанку, своей высокой гибкой фигурой, нежным, но холодным и гордым лицом, прекрасными, хотя довольно большими
руками и той очаровательной покатостью плеч, какую можно видеть на старинных миниатюрах.
Она достала из своего ручного мешочка маленькую записную книжку в удивительном переплете: на старом, стершемся и посеревшем от времени синем бархате вился тускло-золотой филигранный узор редкой сложности, тонкости и красоты, — очевидно, любовное дело
рук искусного и терпеливого художника. Книжка была прикреплена к тоненькой, как нитка, золотой цепочке, листки в середине были заменены таблетками из слоновой кости.
— Как странно, — сказала Вера с задумчивой улыбкой. — Вот я держу в своих
руках вещь, которой, может быть, касались
руки маркизы Помпадур или самой королевы Антуанетты… Но знаешь, Анна, это только тебе могла прийти в голову шальная мысль переделать молитвенник в дамский carnet [Записная книжка (франц.).]. Однако все-таки пойдем посмотрим, что там у нас делается.
— Ах, дедушка милый. Вот радость! — воскликнула Анна и всплеснула
руками. — Я его, кажется, сто лет не видала.
Младшая сестра осторожно дотронулась мизинцем до головы рыбы. Но петух неожиданно всплеснул хвостом, и Анна с визгом отдернула
руку.
Генерал Аносов, тучный, высокий, серебряный старец, тяжело слезал с подножки, держась одной
рукой за поручни козел, а другой — за задок экипажа.
В левой
руке он держал слуховой рожок, а в правой — палку с резиновым наконечником.
Обе сестры, издали узнавшие его, подбежали к коляске как раз вовремя, чтобы полушутя, полусерьезно поддержать его с обеих сторон под
руки.
Генерал, обнажив свою величественную голову, целовал поочередно
руки у обеих сестер, потом целовал их в щеки и опять в
руку.
Он всегда ходил без оружия, в старомодном сюртуке, в фуражке с большими полями и с громадным прямым козырьком, с палкою в правой
руке, со слуховым рожком в левой и непременно в сопровождении двух ожиревших, ленивых, хриплых мопсов, у которых всегда кончик языка был высунут наружу и прикушен.
В обоих домах даже выработались на этот счет свои правила: всем играющим раздавались поровну костяные жетончики определенной цены, и игра длилась до тех пор, пока все костяшки не переходили в одни
руки, — тогда игра на этот вечер прекращалась, как бы партнеры ни настаивали на продолжении.
— Что такое, Даша? — с неудовольствием спросила княгиня Вера, проходя в свой маленький кабинет, рядом со спальней. — Что у вас за глупый вид? И что такое вы вертите в
руках?
— Пришел на кухню и положил вот это на стол. «Передайте, говорит, вашей барыне. Но только, говорит, в ихние собственные
руки». Я спрашиваю: от кого? А он говорит: «Здесь все обозначено». И с теми словами убежал.
На листке альбома красовалась умышленно по-детски нарисованная фигура девочки, с лицом в профиль, но с двумя глазами, с ломаными черточками, торчащими вместо ног из-под юбки, с растопыренными пальцами разведенных
рук.
— Как это странно, Анночка: боялся — не боялся. Понятное дело — боялся. Ты не верь, пожалуйста, тому, кто тебе скажет, что не боялся и что свист пуль для него самая сладкая музыка. Это или псих, или хвастун. Все одинаково боятся. Только один весь от страха раскисает, а другой себя держит в
руках. И видишь: страх-то остается всегда один и тот же, а уменье держать себя от практики все возрастает: отсюда и герои и храбрецы. Так-то. Но испугался я один раз чуть не до смерти.
— Ну как же это так, дедушка? — мягко возразила Вера, пожимая слегка его
руку. — Зачем клеветать? Вы ведь сами были женаты. Значит, все-таки любили?
И кожа на щеках нежная, шейка белая такая, невинная, и
руки мяконькие, тепленькие.
«Дорогой Никита Антоныч, я пришел к вам просить
руки вашей дочери.
Прапорщик, как уцепился
руками за рельсы, так ему обе кисти и оттяпало.
А другой случай был совсем жалкий. И такая же женщина была, как и первая, только молодая и красивая. Очень и очень нехорошо себя вела. На что уж мы легко глядели на эти домашние романы, но даже и нас коробило. А муж — ничего. Все знал, все видел и молчал. Друзья намекали ему, а он только
руками отмахивался. «Оставьте, оставьте… Не мое дело, не мое дело… Пусть только Леночка будет счастлива!..» Такой олух!
— Нет уж, спасибо, мой милый, — ответил генерал. — Не люблю я этой машины. Только дрожит и воняет, а радости никакой. Ну, прощай, Верочка. Теперь я буду часто приезжать, — говорил он, целуя у Веры лоб и
руки.
— Я давно настаивал! — говорил Николай раздраженно и делая правой
рукой такой жест, точно он бросал на землю какую-то невидимую тяжесть. — Я давно настаивал, чтобы прекратить эти дурацкие письма. Еще Вера за тебя замуж не выходила, когда я уверял, что ты и Вера тешитесь ими, как ребятишки, видя в них только смешное… Вот, кстати, и сама Вера… Мы, Верочка, говорим сейчас с Василием Львовичем об этом твоем сумасшедшем, о твоем Пе Пе Же. Я нахожу эту переписку дерзкой и пошлой.
На случай затруднения у меня будет в
руках вот эта бумажка с его почерком.
— Все равно. Поеду к жандармскому полковнику. Он мне приятель по клубу. Пусть-ка он вызовет этого Ромео и погрозит у него пальцем под носом. Знаешь, как он это делает? Приставит человеку палец к самому носу и
рукой совсем не двигает, а только лишь один палец у него качается, и кричит: «Я, сударь, этого не потерплю-ю-ю!»
Лица хозяина сначала не было видно: он стоял спиною к свету и в замешательстве потирал
руки. Он был высок ростом, худощав, с длинными пушистыми, мягкими волосами.
Он сделал по направлению к Тугановскому два шага с протянутой
рукой. Но в тот же момент, точно не замечая его приветствия, Николай Николаевич обернулся всем телом к Шеину.
Желтков, совершенно растерявшись, опустился вдруг на диван и пролепетал омертвевшими губами: «Прошу, господа, садиться». Но, должно быть, вспомнил, что уже безуспешно предлагал то же самое раньше, вскочил, подбежал к окну, теребя волосы, и вернулся обратно на прежнее место. И опять его дрожащие
руки забегали, теребя пуговицы, щипля светлые рыжеватые усы, трогая без нужды лицо.
Он положил
руки в карманы, сел удобно в угол дивана, достал портсигар и спички и закурил.
— Так нельзя, — кричал он, делая вид, что бросает правой
рукой на землю от груди какой-то невидимый предмет. — Так положительно нельзя. Я тебя предупреждал, что всю деловую часть разговора я беру на себя. А ты раскис и позволил ему распространяться о своих чувствах. Я бы это сделал в двух словах.
Княгиня Вера Николаевна никогда не читала газет, потому что, во-первых, они ей пачкали
руки, а во-вторых, она никогда не могла разобраться в том языке, которым нынче пишут.
— Да, я потом вас позову, — сказала Вера и сейчас же вынула из маленького бокового кармана кофточки большую красную розу, подняла немного вверх левой
рукой голову трупа, а правой
рукой положила ему под шею цветок.
И, раздвинув в обе стороны волосы на лбу мертвеца, она крепко сжала
руками его виски и поцеловала его в холодный, влажный лоб долгим дружеским поцелуем.
Зато ее дожидалась пианистка Женни Рейтер, и, взволнованная тем, что она видела и слышала, Вера кинулась к ней и, целуя ее прекрасные большие
руки, закричала...