Неточные совпадения
Играла она две вещи: унылый немецкий вальс Лаунера и галоп из «Путешествия
в Китай» — обе бывшие
в моде лет тридцать-сорок тому назад, но теперь
всеми позабытые.
«Надо, говорит, новые трубы ставить, а лучше
всего, говорит, продай ты свою кислую дребедень
в музей… вроде как какой-нибудь памятник…» Ну да уж ладно!
— Как тебе сказать? С непривычки оно точно… опасаешься немного, ну а потом видишь, что другие люди не боятся, и сам станешь посмелее… Много там, братец мой, всякой всячины. Придем — сам увидишь. Одно только плохо — лихорадка. Потому кругом болота, гниль, а притом же жарища. Тамошним-то жителям ничего, не действует на них, а пришлому человеку приходится плохо. Одначе будет нам с тобой, Сергей, языками трепать. Лезь-ка
в калитку. На этой даче господа живут очень хорошие… Ты меня спроси: уж я
все знаю!
Наконец барыня вышла на балкон, швырнула сверху
в подставленную шляпу Сергея маленькую белую монетку и тотчас же скрылась. Монета оказалась старым, стертым с обеих сторон и вдобавок дырявым гривенником. Дедушка долго с недоумением рассматривал ее. Он уже вышел на дорогу и отошел далеко от дачи, но
все еще держал гривенник на ладони, как будто взвешивая его.
Он прикрыл пальцем отверстие трубы, и от этого
в фонтане бесчисленных брызг солнце играло
всеми цветами радуги.
Истощив
весь запас своих «трюков», он опять бросил
в публику два поцелуя и, тяжело дыша, подошел к дедушке, чтобы заменить его у шарманки.
Пес это отлично знал и уже давно скакал
в волнении
всеми четырьмя лапами на дедушку, вылезавшего боком из лямки, и лаял на него отрывистым, нервным лаем.
Старик поднял собаку на задние лапы и всунул ей
в рот свой древний, засаленный картуз, который он с таким тонким юмором назвал «чилиндрой». Держа картуз
в зубах и жеманно переступая приседающими ногами, Арто подошел к террасе.
В руках у болезненной дамы появился маленький перламутровый кошелек.
Все окружающие сочувственно улыбались.
Он наконец подплыл к берегу, но прежде чем одеться, схватил на руки Арто и, вернувшись с ним
в море, бросил его далеко
в воду. Собака тотчас же поплыла назад, выставив наружу только одну морду со всплывшими наверх ушами, громко и обиженно фыркая. Выскочив на сушу, она затряслась
всем телом, и тучи брызг полетели на старика и на Сергея.
— Обыкновенно — продать. Чего вам еще? Главное, паныч у нас такой скаженный. Чего захотелось, так
весь дом перебулгачит. Подавай — и
все тут. Это еще без отца, а при отце… святители вы наши!..
все вверх ногами ходят. Барин у нас инженер, может быть, слышали, господин Обольянинов? По
всей России железные дороги строят. Мельонер! А мальчишка-то у нас один. И озорует. Хочу поню живую — на тебе поню. Хочу лодку — на тебе всамделишную лодку. Как есть ни
в чем, ни
в чем отказу…
— Что, братику, разве нам лечь поспать на минуточку? — спросил дедушка. — Дай-ка я
в последний раз водицы попью. Ух, хорошо! — крякнул он, отнимая от кружки рот и тяжело переводя дыхание, между тем как светлые капли бежали с его усов и бороды. — Если бы я был царем,
все бы эту воду пил… с утра бы до ночи! Арто, иси, сюда! Ну вот, бог напитал, никто не видал, а кто и видел, тот не обидел… Ох-ох-хонюшки-и!
На дороге
в белой пыли валялся довольно большой недоеденный огрызок колбасы, а рядом с ним во
всех направлениях отпечатались следы собачьих лап.
— Как это не выходит? Закон один для
всех. Чего им
в зубы смотреть? — нетерпеливо перебил мальчик.
В этот день артисты больше не работали. Несмотря на свой юный возраст, Сергей хорошо понимал
все роковое значение этого страшного слова «пачпорт». Поэтому он не настаивал больше на дальнейших розысках Арто, ни на мировом, ни на других решительных мерах. Но пока он шел рядом с дедушкой до ночлега, с лица его не сходило новое, упрямое и сосредоточенное выражение, точно он задумал про себя что-то чрезвычайно серьезное и большое.
— Гос-спо-да! — шипящим голосом произнес старик, вкладывая
в это слово
всю едкую горечь, переполнившую его сердце.
Все они, как только кофейная закрылась
в определенный час, разлеглись на скамьях, стоящих вдоль стен, и прямо на полу, причем те, что были поопытнее, положили, из нелишней предосторожности, себе под голову
все, что у них было наиболее ценного из вещей и из платья.
Зевая, почесываясь и укоризненно причмокивая языком, Ибрагим отпер двери. Узкие улицы татарского базара были погружены
в густую темно-синюю тень, которая покрывала зубчатым узором
всю мостовую и касалась подножий домов другой, освещенной стороны, резко белевшей
в лунном свете своими низкими стенами. На дальних окраинах местечка лаяли собаки. Откуда-то, с верхнего шоссе, доносился звонкий и дробный топот лошади, бежавшей иноходью.
Он не мог сообразить тогда, что арка над воротами выступала внутрь гораздо дальше, чем кнаружи, и по мере того как затекали его руки и как тяжелее свисало вниз обессилевшее тело, ужас
все сильнее проникал
в его душу.
Он слышал, как заскрежетал под ним крупный гравий, и почувствовал острую боль
в коленях. Несколько секунд он стоял на четвереньках, оглушенный падением. Ему казалось, что сейчас проснутся
все обитатели дачи, прибежит мрачный дворник
в розовой рубахе, подымется крик, суматоха… Но, как и прежде,
в саду была глубокая, важная тишина. Только какой-то низкий, монотонный, жужжащий звук разносился по
всему саду...
Он поднялся на ноги;
все было страшно, таинственно, сказочно-красиво
в саду, точно наполненном ароматными снами.
Неистовый, срывающийся лай сразу наполнил
весь сад, отозвавшись во
всех его уголках.
В этом лае вместе с радостным приветом смешивались и жалоба, и злость, и чувство физической боли. Слышно было, как собака изо
всех сил рвалась
в темном подвале, силясь от чего-то освободиться.
Все, что произошло потом, Сергей помнил смутно, точно
в каком-то ужасном горячечном бреду. Дверь подвала широко с грохотом распахнулась, и из нее выбежал дворник.
В одном нижнем белье, босой, бородатый, бледный от яркого света луны, светившей прямо ему
в лицо, он показался Сергею великаном, разъяренным сказочным чудовищем.
Наконец Сергей выбился из сил. Сквозь дикий ужас им стала постепенно овладевать холодная, вялая тоска, тупое равнодушие ко всякой опасности. Он сел под дерево, прижался к его стволу изнемогшим от усталости телом и зажмурил глаза.
Все ближе и ближе хрустел песок под грузными шагами врага. Арто тихо подвизгивал, уткнув морду
в колени Сергея.
Был ли дворник менее проворным, чем два друга, устал ли он от круженья по саду или просто не надеялся догнать беглецов, но он не преследовал их больше. Тем не менее они долго еще бежали без отдыха, — оба сильные, ловкие, точно окрыленные радостью избавления. К пуделю скоро вернулось его обычное легкомыслие. Сергей еще оглядывался боязливо назад, а Арто уже скакал на него, восторженно болтая ушами и обрывком веревки, и
все изловчался лизнуть его с разбега
в самые губы.
Сергей не хотел будить дедушку, но это сделал за него Арто. Он
в одно мгновение отыскал старика среди груды валявшихся на полу тел и, прежде чем тот успел опомниться, облизал ему с радостным визгом щеки, глаза, нос и рот. Дедушка проснулся, увидел на шее пуделя веревку, увидел лежащего рядом с собой, покрытого пылью мальчика и понял
все. Он обратился было к Сергею за разъяснениями, но не мог ничего добиться. Мальчик уже спал, разметав
в стороны руки и широко раскрыв рот.