По вопросам государственным, политическим и общественным гласности еще никакой не было: она не простиралась даже и настолько, чтобы передавать прения дворянских съездов, но зато все понимали «благодетельную гласность» как плеть для наказания преступника, или как дубину для самозащиты, и это было еще самое лучшее, самое чистое понимание ее.
Неточные совпадения
Увы!.. этот блестящий и в своем роде — как и большая часть молодых служащих людей того времени — даже модно-современный адъютант, даже фразисто-либеральный в мире светских гостиных и кабинетов, который там так легко, так хладнокровно и так административно-либерально решал иногда, при случае, все
вопросы и затруднения
по крестьянским делам — здесь, перед этою толпою решительно не знал, что ему делать!
Последний
вопрос был предложен с весьма чувствительною едкостью и попал прямо
по назначению. Полоярову нечего было ответить и потому, промычав ироническое «гм!», он отвернулся от Устинова.
— Я полагаю, — начал он, —
вопрос господина Устинова не совсем уместен; мы здесь, во-первых, не следственная
по политическим делам комиссия…
«Как, за что, почему,
по какому праву?» — закипали в нем протестующие
вопросы.
Разговорам и расспросам с обеих сторон не было конца — и как это всегда бывает у хороших, сердечно близких и давно не видавшихся знакомых, которым есть что попередать друг другу, — рассказы перебивались
вопросами,
вопросы рассказами, один разговор быстро,
по мгновенно блеснувшему, кстати или некстати, воспоминанию, сменялся другим, другой перебивался вдруг внезапным
вопросом или замечанием, затем опять переходил к продолжению старой, оставленной темы.
«Кто из них посвящен и кто не посвящен?» — думал себе Хвалынцев, стараясь разгадать свой
вопрос по лицам присутствующих.
— Но
вопрос в том, захотят ли поляки нашего участия? — возразил Хвалынцев. — У нас к ним одно сочувствие и ни тени ненависти. Но я знаю
по трехлетнему университетскому опыту, поляки всегда чуждались нас; у них всегда для нас одно только сдержанное и гордое презрение; наконец, сколько раз приходится слышать нам от поляков слова злорадства и ненависти не к правительству, но к нам, к России, к русскому народу, так нуждаются ли они в нашем сочувствии?
— Я ее уважаю, — ответил вполне серьезно и даже несколько сухо Хвалынцев, не желая делать эту женщину предметом праздной, легкой болтовни, чтó чувствовалось
по тону
вопроса. — А вот вы скажите мне лучше, кто этот конноартиллерист? — спросил он.
Был ли таков Хвалынцев на самом деле — это уж другой
вопрос; но ей стало иногда казаться теперь, будто он таков, и в таком ее взгляде на него — надо сознаться — чуть ли не главную роль играло эгоистическое чувство любви к отвернувшемуся от нее человеку и женское самолюбие,
по струнам которого он больно ударил тем, что предпочел ей другую, «до такой степени», до полного самопожертвования.
Эти
вопросы, в таком виде, предлагались еще впервые: с них починалась новая полоса жизни, и прения
по необходимости должны были получить характер совещательно-государственных.
Вместо ученья завелось гулянье: ученики и учителя расхаживали, прогуливались
по залам, толкуя не об азах, а о современных
вопросах.
Но между мужчинами не замедлили явиться «специалисты»
по части «женского
вопроса».
…«Ну что ж, подержат да и выпустят. Какие улики? где факты? — Нигде и никаких!.. В чем виноват? — Ни в чем решительно. Все чисто!.. Стало быть, тут мне и опасаться нечего… И всеконечно так, что подержат да и выпустят… Но только как же бы это сделать, чтобы быть арестованным?» — задал себе Ардальон новый и последний
вопрос самого серьезного свойства и снова сосредоточенно зашагал
по комнате.
Итак, на
вопрос: кто же, наконец, поджигал Петербург и был ли он поджигаем? — ныне,
по прошествии нескольких лет, оставаясь строго добросовестным, можно ответить лишь одно: мы не знаем. Мы только правдиво и беспристрастно сгруппировали факты, заимствованные преимущественно из официальных данных.
И труды, и мнения его
по военно-специальным
вопросам очень уважались, да и вообще он пользовался хорошим авторитетом и не в одних лишь «кружках организации».
— Нет-с, я ничего не принимал у Ахмаковой. Там, в форштадте, был доктор Гранц, обремененный семейством, по полталера ему платили, такое там у них положение на докторов, и никто-то его вдобавок не знал, так вот он тут был вместо меня… Я же его и посоветовал, для мрака неизвестности. Вы следите? А я только практический совет один дал,
по вопросу Версилова-с, Андрея Петровича, по вопросу секретнейшему-с, глаз на глаз. Но Андрей Петрович двух зайцев предпочел.
— С той разницей, что вы и Костя совершенно иначе высказались по поводу приисков: вы не хотите быть золотопромышленником потому, что считаете такую деятельность совершенно непроизводительной; Костя, наоборот, считает золотопромышленность вполне производительным трудом и разошелся с отцом только
по вопросу о приисковых рабочих… Он рассказывает ужасные вещи про положение этих рабочих на золотых промыслах и прямо сравнил их с каторгой, когда отец настаивал, чтобы он ехал с ним на прииски.
Неточные совпадения
Тем не менее
вопрос «охранительных людей» все-таки не прошел даром. Когда толпа окончательно двинулась
по указанию Пахомыча, то несколько человек отделились и отправились прямо на бригадирский двор. Произошел раскол. Явились так называемые «отпадшие», то есть такие прозорливцы, которых задача состояла в том, чтобы оградить свои спины от потрясений, ожидающихся в будущем. «Отпадшие» пришли на бригадирский двор, но сказать ничего не сказали, а только потоптались на месте, чтобы засвидетельствовать.
Этот
вопрос произвел всеобщую панику; всяк бросился к своему двору спасать имущество. Улицы запрудились возами и пешеходами, нагруженными и навьюченными домашним скарбом. Торопливо, но без особенного шума двигалась эта вереница
по направлению к выгону и, отойдя от города на безопасное расстояние, начала улаживаться. В эту минуту полил долго желанный дождь и растворил на выгоне легко уступающий чернозем.
Уважение к старшим исчезло; агитировали
вопрос, не следует ли,
по достижении людьми известных лет, устранять их из жизни, но корысть одержала верх, и порешили на том, чтобы стариков и старух продать в рабство.
Жду вас к себе, дорогая сестра моя
по духу, дабы разрешить сей
вопрос в совокупном рассмотрении".
Никто, однако ж, на клич не спешил; одни не выходили вперед, потому что были изнежены и знали, что порубление пальца сопряжено с болью; другие не выходили
по недоразумению: не разобрав
вопроса, думали, что начальник опрашивает, всем ли довольны, и, опасаясь, чтоб их не сочли за бунтовщиков,
по обычаю, во весь рот зевали:"Рады стараться, ваше-е-е-ество-о!"