Неточные совпадения
Все может случиться. Вот с знакомым моим, ново-каменским мельником, тоже раз приключилась история… Если вам еще никто
не рассказывал,
так я, пожалуй, расскажу, только уж вы
не требуйте, чтобы я побожился, что это
все правда. Ни за что
не побожусь, потому что хоть слыхал я ее от самого мельника, а все-таки и до сих пор
не знаю: было это на самом деле или
не было…
В церкви
все шло как следует, и наш мельник, горлан
не из последних, читал на клиросе
так громко да
так быстро, что и привычные люди удивлялись.
— Всякий? То-то вот и есть, что
не всякий! Сегодня у них
такой праздник, что только раз в год и случается. Да еще я вам скажу:
такого другого праздника на
всем свете ни у одного народа
не бывает.
— Вот то-то и оно. Посмотрели бы вы теперь в синагоге: там тоже жидов видимо-невидимо! Толкутся, плачут, кричат
так, что по
всему городу слышно, от заставы и до заставы. А где толкун мошкары толчется, туда, известно, и птица летит. Дурак бы был и Хапун, если бы стал вместо того по лесам да по селам рыскать и высматривать. Ему только один день в год и дается, а он бы его
так весь и пролетал понапрасну. Еще в которой деревне есть жид, а в которой, может, и
не найдется.
Хапун, надо и вам сказать, когда вы
не знаете, есть особенный
такой жидовский чорт. Он, скажем, во
всем остальном похож и на нашего чорта,
такой же черный и с
такими же рогами, и крылья у него, как у здоровенного нетопыря; только носит пейсы да ермолку и силу имеет над одними жидами. Повстречайся ему наш брат, христианин, хоть о самую полночь, где-нибудь в пустыре или хоть над самым омутом, он только убежит, как пугливая собака. А над жидами дается ему воля: каждый год выбирает себе по одному и уносит…
Перед вечером
все моются в речке или на ставах [Став — пруд.], а как зайдет солнце, идут бедняги в свою школу [Простой народ в Юго-западном крае называет синагоги школами.], и уж какой оттуда крик слышится,
так и
не приведи бог:
все орут в голос, а глаза от страха закрывают…
Они нарочно зажигают
все свечи, чтобы
не было
так жутко, падают
все на пол и начинают кричать, как будто их кто режет.
— Вот
так штука! — сказал мельник в раздумьи и со страхом поглядел на небо, с которого месяц действительно светил изо
всей мочи. Небо было чисто, и только между луною и лесом, что чернелся вдали за речкой, проворно летело небольшое облачко, как темная пушинка. Облако, как облако, но вот что показалось мельнику немного странно: кажись, и ветру нет, и лист на кустах стоит —
не шелохнется, как заколдованный, а облако летит, как птица и прямо к городу.
— Фу, скаженная [Сумасшедшая.] девка! — сказал тут мельник, отступивши еще шага на два. — Ей-богу,
такой скаженной девки во
всем селе
не сыщется. Да
не то что в селе, а во
всей губернии. Ну, подумай ты, какое слово сказала! Да
не будь вот тут одна твоя мать, что, пожалуй, и
не пойдет в свидетели,
так я бы тебя в суд потянул за бесчестье! Эй, одумайся ты хоть немного, девка!
— Брешешь, брешешь, как рудая собака! Когда был еще подсыпкой [Подсыпка-работник на мельнице, засыпающий зерно на жернова.] да со мной женихался, хотел в дом идти и
не говорил, что назад потребуешь. А как дядько помер да сам ты стал мельником,
так весь долг уже перебрал, и еще тебе мало?
Но Галя уже ничего
не ответила. С девками оно часто
так бывает: говорит-говорит, лопочет-лопочет, как мельница на
всех поставах, да вдруг и станет… Подумаешь, воды
не хватило…
Так где! Как раз полились рекой горькие слезы и отошла в сторону,
все утирая глаза широким рукавом белой сорочки.
«Все-таки жидюга,
так жидюга,
не ровня же крещеному человеку. Если я и беру лихву, — ну и беру, этого нельзя сказать, что
не беру, —
так ведь лучше же, я думаю, отдать процент своему брату, крещеному, чем некрещеному жиду».
И показалось ему в тот час
все как-то странно… «Слышу, — говорит, — что это звон затихает в поле, а самому кажется, будто кто невидимка бежит по шляху и стонет… Вижу, что лес за речкой стоит
весь в росе и светится роса от месяца, а сам думаю: как же это его в летнюю ночь задернуло морозным инеем? А как вспомнил еще, что в омуте дядько утоп, — а я немало-таки радовался тому случаю, —
так и совсем оробел.
Не знаю — на мельницу идти,
не знаю — тут уж стоять…»
Но тут он увидел, что дело меняется: чорт со своею ношей закружился в воздухе и стал опускаться
все ниже. «Видно, пожадничал да захватил себе ношу
не под силу, — подумал мельник. — Ну, теперь, пожалуй, можно бы и выручить жида, — все-таки живая душа,
не сравняешь с нечистым. Ну-ко, благословясь, крикну поздоровее!»
Но вместо этого, сам
не знает уж как, он изо
всех ног побежал с плотины и спрятался под густыми яворами, что мочили свои зеленые ветви, как русалки, в темной воде мельничного затора. Тут, под деревьями, было темно, как в бочке, и мельник был уверен, что никто его
не увидит. А у него в это время уж и зуб
не попадал на зуб, а руки и ноги тряслись
так, как мельничный рукав во время работы. Однако брала-таки охота посмотреть, что будет дальше.
Что-то стучало в дверь мельницы,
так что гул ходил по
всему зданию, отдаваясь во
всех углах. Мельник подумал, уж
не чертяка ли вернулся, — недаром шептался о чем-то с жидом, — и потому он зарылся с головой в подушку.
Через минуту какую-нибудь подсыпка начал уже посвистывать носом. А скажу вам,
такого свистуна носом, как тот подсыпка, другого и
не слыхал. Кто этого
не любит,
так уж с ним в одной хате
не ложись, —
всю ночь
не уснешь…
«А
таки не грех бы отдать жидовке, если
не с процентами, то хоть чистые деньги…» А если уж говорить
всю правду целиком, — то никто
не отдал ни ломаного ше́ляга…
Вот вдова Янкеля и просила, и молила, и в ногах валялась, чтобы господа-громадяне согласились отдать хоть по полтине за рубль, хоть по двадцати грошей, чтоб им
всем сиротам
не подохнуть с голоду да как-нибудь до городу добраться. И
не у одного-таки хозяина с добрым сердцем слезы текли по усам, а кое-кто толкнул-таки локтем соседа...
Так-то бедная вдова и поплелась себе в город, и уж бог ее знает, что там с нею подеялось. Может, присосалась где с детьми к какому-нибудь делу, а может, и пропали
все до одного с голоду.
Все бывает! А впрочем, жиды своего
не покидают. Худо-худо, а все-таки дадут как-нибудь прожить на свете.
Никто
не мерил, никто и
не считал, а старые люди
так говорят: идет или ходит, на одно выходит, что клюкой, что палкой —
все спине
не сладко…
Не знаю, как кто, а я думаю, что это правда…
— Вот! Я и сам вижу, и люди говорят
все одним голосом, что по моим деньгам Макогоновы как раз придутся…
Так опять…
не по вкусу мне она! Сидит целый день, как копна сена, да семечки лущит. Как взгляну на нее,
так будто кто меня за нос возьмет да и отворотит в сторону… То ли дело Галя!.. Вот и говорю:
не так как-то на свете устроено. Одну полюбил бы, — хвать, а деньги-то у другой… Вот иссохну когда-нибудь, как былинка… Светом гнушаюсь.
И действительно, придумал подлый солдат, — бес его
не взял! —
такое придумал, что если б
все вышло по его слову, то теперь уж на мельнике черти на том свете воду давно возили бы…
— Ну,
так и любите себе на здоровье, когда она будет за подсыпкой. Вот теперь и моей речи конец: вот вы
все трое и будете жить на одной мельнице, а четвертый дурень
не в счет… Ага! теперь поняли, чем я вас угощаю, медом или дегтем? Нет! Харька били
не по голове, а куда следует, оттого и умный вышел: знает, кому достанется орех, кому скорлупа, а кому новые сапоги…
Э, нет! То
все уже прошло. От Янкеля
не осталось, должно быть, и косточек, сироты пошли по дальнему свету, а в хате темно, как в могиле… И на душе у мельника
так же темно, как в этой пустой жидовской хате. «Вот,
не выручил я жида, осирочил жиденят, — подумал он про себя. — А теперь что-то
такое затеваю со вдовиной дочкой…»
«Правда, — подумал мельник, — отчего бы ему и
не свистать. А только зачем это
все так делается, как в тот вечер?..»
«Ох, и будет опять буча, как тот раз, а то и похуже, — подумал про себя мельник. — Проклятый Харько своими проклятыми словами
так мне
все хорошо расписал… А теперь, как станешь вспоминать, оно и
не того… и
не выходит в тех словах настоящего толку. Ну, что будет, то и будет!» — и он брякнул опять.
— Убытки? Какие ж у тебя могут быть убытки, когда мы тебе дали торговать у нас без всяких патентов целый год?.. Ну, что?
Такой барыш на земле в три года
не возьмешь… Смотри сам: я тебя захватил отсюда в одном лапсердаке, даже без патынков, а сюда какой ты узел приволок, а? Откуда же он взялся, если у тебя
все были убытки?
— А что мне думать? — ничего и
не подумаю…
Таки, сказать по правде, и схапает, когда-нибудь, непременно-таки схапает… Э, да ты, вижу,
все стоишь… Ну, вылезаю с воза. Гляди, уж и ногу одну поднял…
Молодицы и девки взошли на гать, поталкивая одна другую, и скоро окружили чорта. Э,
не всегда-таки приятно, как окружат человека десяток-другой вот этаких вострух и начнут пронизывать быстрыми очами, да поталкивать одна другую локтем, да посмеиваться. Чорта стало-таки немного коробить да крючить, как бересту на огне, уж и
не знает, как ступить, как повернуться. А они
все пересмеивают.
«Чтоб
таким приятелям моим
всем провалиться сквозь землю!» — хотел крикнуть Филипп, да голос
не пошел из горла, а чертяка отвечает...
А сам откинул голову, как петух, что хочет закричать на заре погромче, и захохотал,
не выдержал. Да загрохотал опять
так, что даже
вся нечистая сила проснулась на дне речки и пошли над омутом круги. А девки от того смеха шарахнулись
так, как стая воробьев, когда в них кинут камнем: будто ветром их сдуло сразу с плотины…
— Вот
так бы и говорил сразу, а то
не люблю
таких людей, что подле самого мосту ищут броду. Иному человеку лучше десять верст исколесить проселками, чем одну версту прямою дорогой. Вот и я тебе сейчас
все толком, по пунктам, как говорится, скажу: у Янкеля был шинок, а у мельника — два.
Пустился и мельник на свою мельницу, — хоть запереться да разбудить подсыпку. Только вышел из-под яворов, а чорт — к нему. Филипп от него, да за дверь, да в каморку, да поскорее засвечать огни, чтобы
не так было страшно, да упал на пол и давай голосить во
весь голос, — подумайте вот! — совсем
так, как жиды в своей школе…
Тар-рах! Ударился мельник в мягкое багно со
всего размаха,
так что мочага
вся колыхнулась, будто на пружинах, да снова мельника сажени на две кверху и подкинула. Упал опять, схватился на ровные ноги, да бегом лётом, да через спящего подсыпку, да чуть
не вышиб с петлями дверей — и ну под гору во
все лопатки чесать босиком… Сам бежит к только вскрикивает, —
все ему кажется, вот-вот чертяка на него налетит.
— Ой, лихо мне, бедной сиротинке, кто за меня заступится!.. Ой, и что ж это за человек
такой! Мало ему, что обманул меня, молодую, что в турецкую веру хотел сманить,
так еще и славу на меня, сироту, навел, на
все село осрамил. А теперь вот поглядите на него, добрые люди: я его уж три раза ударила, а он хоть бы повернулся. Ой, и что ж мне еще с
таким человеком делать, научите меня! Я ж и
не знаю уже…
Да,
так вот какая история случилась с мельником, —
такая история, что и до сих пор никак
не разберешь: было это
все или этого вовсе-таки
не было.