Вся природа вдруг стихнет — стихнет, как
резвый ребенок, выпущенный на волю, который, не надеясь на свои силы и не в меру отдавшись шумному, крикливому веселью, падает вдруг утомленный на траву и сладко засыпает…
В последний раз она плясала. // Увы! заутра ожидала // Ее, наследницу Гудала, // Свободы
резвую дитя, // Судьба печальная рабыни, // Отчизна, чуждая поныне, // И незнакомая семья. // И часто тайное сомненье // Темнило светлые черты; // И были все ее движенья // Так стройны, полны выраженья, // Так полны милой простоты, // Что если б Демон, пролетая, // В то время на нее взглянул, // То, прежних братий вспоминая, // Он отвернулся б — и вздохнул…
Я с нею протанцевал несколько кадрилей и тут убедился, что она необыкновенно милое,
резвое дитя, которое может нашего брата, ветерана, одушевить, завлечь, одним словом, унести на седьмое небо; однако тем и кончилось.
Толстый, дородный, цветущий здоровьем и житейским довольством, Сергей Андреич сидел, развалившись в широких, покойных креслах, читая письма пароходных приказчиков, когда сказали ему о приходе Чапурина. Бросив недочитанные письма,
резвым ребенком толстяк кинулся навстречу дорогому гостю. Звонко, радостно целуя Патапа Максимыча, кричал он на весь дом:
Неточные совпадения
Станция называется Маймакан. От нее двадцать две версты до станции Иктенда. Сейчас едем. На горах не оттаял вчерашний снег; ветер дует осенний; небо скучное, мрачное; речка потеряла веселый вид и опечалилась, как печалится вдруг
резвое и милое
дитя. Пошли опять то горы, то просеки, острова и долины. До Иктенды проехали в темноте, лежа в каюте, со свечкой, и ничего не видали. От холода коченели ноги.
Танцует, прыгает
дитя, // Не мысля ни о чем, // И детство
резвое шутя // Проносится…
Лет пять спустя, однажды, Афанасий Иванович, проездом, вздумал заглянуть в свое поместье и вдруг заметил в деревенском своем доме, в семействе своего немца, прелестного
ребенка, девочку лет двенадцати,
резвую, милую, умненькую и обещавшую необыкновенную красоту; в этом отношении Афанасий Иванович был знаток безошибочный.
После моего выздоровления я начинаю помнить себя уже
дитятей, не крепким и
резвым, каким я сделался впоследствии, но тихим, кротким, необыкновенно жалостливым, большим трусом и в то же время беспрестанно, хотя медленно, уже читающим детскую книжку с картинками под названием «Зеркало добродетели».
Точно шаловливые, смеющиеся
дети, побежали толпой
резвые флейты и кларнеты, с победным торжеством вскрикнули и запели высокие медные трубы, глухие удары барабана торопили их блестящий бег, и не поспевавшие за ним тяжелые тромбоны ласково ворчали густыми, спокойными, бархатными голосами.