Неточные совпадения
По натуре он был очень живым и подвижным ребенком, но месяцы шли за месяцами, и слепота
все более налагала свой отпечаток на темперамент мальчика, начинавший определяться.
Вынули вторые рамы, и весна ворвалась в комнату с удвоенной силой. В залитые светом окна глядело смеющееся весеннее солнце, качались голые еще ветки буков, вдали чернели нивы,
по которым местами лежали белые пятна тающих снегов, местами же пробивалась чуть заметною зеленью молодая трава.
Всем дышалось вольнее и лучше, на
всех весна отражалась приливом обновленной и бодрой жизненной силы.
Лицо подергивалось ритмически пробегавшими
по нем переливами; глаза то закрывались, то открывались опять, брови тревожно двигались, и во
всех чертах пробивался вопрос, тяжелое усилие мысли и воображения.
Дядя Максим был очень встревожен этим случаем. С некоторых пор он стал выписывать книги
по физиологии, психологии и педагогике и с обычною своей энергией занялся изучением
всего, что дает наука
по отношению к таинственному росту и развитию детской души.
По временам, в жаркий полдень, когда вокруг
все смолкало, когда затихало людское движение и в природе устанавливалась та особенная тишина, под которой чуется только непрерывный, бесшумный бег жизненной силы, на лице слепого мальчика являлось характерное выражение.
В течение нескольких дней он бродил с насупленными бровями
по полям и болотам, подходил к каждому кустику ивы, перебирал ее ветки, срезал некоторые из них, но, по-видимому,
все не находил того, что ему было нужно.
Она, по-видимому, уже несколько минут стояла нa этом месте, слушая его игру и глядя на своего мальчика, который сидел на койке, укутанный в полушубок Иохима, и
все еще жадно прислушивался к оборванной песне.
Иохим располагал его пальцы
по отверстиям, и хотя маленькая ручонка едва могла захватить эти отверстия, но
все же он скоро свыкся с звуками гаммы.
А деревья в саду шептались у нее над головой, ночь разгоралась огнями в синем небе и разливалась
по земле синею тьмой, и, вместе с тем, в душу молодой женщины лилась горячая грусть от Иохимовых песен. Она
все больше смирялась и
все больше училась постигать нехитрую тайну непосредственной и чистой, безыскусственной поэзии.
Бедная мать! Слепота ее ребенка стала и ее вечным, неизлечимым недугом. Он сказался и в болезненно преувеличенной нежности, и в этом
всю ее поглотившем чувстве, связавшем тысячью невидимых струн ее изболевшее сердце с каждым проявлением детского страдания.
По этой причине то, что в другой вызвало бы только досаду, — это странное соперничество с хохлом-дударем, — стало для нее источником сильнейших, преувеличенно-жгучих страданий.
Старика «Хведька», который заходит
по временам в усадьбу,
все зовут «старым козаком».
Благодаря режиму, который был заведен
по плану Максима, слепой во
всем, где это было возможно, был предоставлен собственным усилиям, и это принесло самые лучшие результаты.
Легкая складка над бровями, привычка несколько подаваться головой вперед и выражение грусти,
по временам пробегавшее какими-то облаками
по красивому лицу, — это
все, чем сказалась слепота в его наружности.
Его движения в знакомом месте были уверенны, но
все же было заметно, что природная живость подавлена и проявляется
по временам довольно резкими нервными порывами.
Действительно, она отлично довольствовалась своим собственным обществом, гуляя, собирая цветы, беседуя со своею куклой, и
все это с видом такой солидности, что
по временам казалось, будто перед вами не ребенок, а крохотная взрослая женщина.
— Вот еще!.. Смотрите-ка! Разве
вся земля твоя и ты можешь кому-нибудь запретить ходить
по земле?
Нетронутыми лежали где-то в таинственной глубине полученные
по наследству и дремавшие в неясном существовании «возможностей» силы, с первым светлым лучом готовые подняться ему навстречу. Но окна остаются закрытыми; судьба мальчика решена: ему не видать никогда этого луча, его жизнь
вся пройдет в темноте!..
Все на минуту смолкли. Около усадьбы было совсем тихо; только листья
по временам, чутко встрепенувшись, бормотали что-то невнятное и тотчас же смолкали.
В эту минуту блестящий метеор, сорвавшись откуда-то из глубины темной лазури, пронесся яркою полосой
по небу, оставив за собой фосфорический след, угасший медленно и незаметно.
Все подняли глаза. Мать, сидевшая об руку с Петриком, почувствовала, как он встрепенулся и вздрогнул.
Максим поседел еще больше. У Попельских не было других детей, и потому слепой первенец по-прежнему остался центром, около которого группировалась
вся жизнь усадьбы. Для него усадьба замкнулась в своем тесном кругу, довольствуясь своею собственною тихою жизнью, к которой примыкала не менее тихая жизнь поссесорской «хатки». Таким образом Петр, ставший уже юношей, вырос, как тепличный цветок, огражденный от резких сторонних влияний далекой жизни.
Но знакомая добрая и скучная тьма усадьбы шумела только ласковым шепотом старого сада, навевая смутную, баюкающую, успокоительную думу. О далеком мире слепой знал только из песен, из истории, из книг. Под задумчивый шепот сада, среди тихих будней усадьбы, он узнавал лишь
по рассказам о бурях и волнениях далекой жизни. И
все это рисовалось ему сквозь какую-то волшебную дымку, как песня, как былина, как сказка.
Все на минуту смолкли. Иголка Эвелины опять мерно заходила
по вышивке, а молодые люди оглядывали с любопытством миниатюрную фигуру благоразумной особы.
Спокойно, тихо, невозмутимо…» Эвелина не высказывала, по-видимому,
всего, что было у нее на душе, но с некоторых пор она переменилась к Максиму и стала возражать против некоторых, иногда совсем незначительных, его предложений с небывалою резкостью.
Когда через две недели молодые люди опять вернулись вместе с отцом, Эвелина встретила их с холодною сдержанностью. Однако ей было трудно устоять против обаятельного молодого оживления. Целые дни молодежь шаталась
по деревне, охотилась, записывала в полях песни жниц и жнецов, а вечером
вся компания собиралась на завалинке усадьбы, в саду.
Когда на террасе, которая вела из сада в гостиную, раздались шаги,
все глаза повернулись туда. В темном четырехугольнике широких дверей показалась фигура Эвелины, а за нею тихо подымался
по ступенькам слепой.
А Петр
все молчал, приподняв кверху слепые глаза, и
все будто прислушивался к чему-то. В его душе подымались, как расколыхавшиеся волны, самые разнообразные ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его, как подхватывает волна на морском берегу долго и мирно стоявшую на песке лодку… На лице виднелось удивление, вопрос, и еще какое-то особенное возбуждение проходило
по нем быстрыми тенями. Слепые глаза казались глубокими и темными.
Однако через несколько минут очарование овладело
всеми безраздельно, и только старший из сыновей Ставрученка, музыкант
по профессии, долго еще вслушивался в игру, стараясь уловить знакомую пьесу и анализируя своеобразную манеру пианиста.
По мере того как звуки росли, старый спорщик стал вспоминать что-то, должно быть свою молодость, потому что глаза его заискрились, лицо покраснело,
весь он выпрямился и, приподняв руку, хотел даже ударить кулаком
по столу, но удержался и опустил кулак без всякого звука. Оглядев своих молодцов быстрым взглядом, он погладил усы и, наклонившись к Максиму, прошептал...
Максим чаще шутил, хотя
все же
по временам из облаков дыма, точно раскаты проходящей стороною грозы, раздавалось его ворчание.
По-видимому, это был славный на Запорожье певец… так,
по крайней мере, говорит о нем запись, излагающая на своеобразном польско-малорусско-церковном языке
всю эту историю.
Все общество стало подыматься
по ступеням. Анна Михайловна, которая прежде колебалась перед неудобным и крутым подъемом, теперь с какою-то покорностью пошла за другими.
Все притихли. Высокий ветер, чистый и свободный от испарений земли, тянулся в пролеты, шевеля веревки, и, заходя в самые колокола, вызывал
по временам протяжные отголоски. Они тихо шумели глубоким металлическим шумом, за которым ухо ловило что-то еще, точно отдаленную невнятную музыку или глубокие вздохи меди. От
всей расстилавшейся внизу картины веяло тихим спокойствием и глубоким миром.
Лицо Петра было несколько спокойнее. В нем виднелась привычная грусть, которая у звонаря усиливалась острою желчностью и порой озлоблением. Впрочем, теперь и он, видимо, успокаивался. Ровное веяние ветра как бы разглаживало на его лице
все морщины, разливая
по нем тихий мир, лежавший на
всей скрытой от незрячих взоров картине… Брови шевелились
все тише и тише.
— Зачем бicенят впустив? — спросил Егорий по-малорусски,
все еще со злостью в голосе.
Точно
по безмолвному уговору, никто не возвращался к эпизоду в монастыре, и
вся эта поездка как будто выпала у
всех из памяти и забылась. Однако было заметно, что она запала глубоко в сердце слепого. Всякий раз, оставшись наедине или в минуты общего молчания, когда его не развлекали разговоры окружающих, Петр глубоко задумывался, и на лице его ложилось выражение какой-то горечи. Это было знакомое
всем выражение, но теперь оно казалось более резким и сильно напоминало слепого звонаря.
Вдруг ей почудилось над постелью какое-то едва уловимое движение. Яркий луч ослепительного зимнего солнца, ударявший в стену над самым изголовьем, будто дрогнул и слегка скользнул вниз. Еще и еще… светлая полоска тихо прокрадывалась к полуоткрытым глазам, и
по мере ее приближения беспокойство спящего
все возрастало.
Что-то вроде улыбки или плача пробежало судорожной вспышкой
по губам, и
все лицо опять застыло в неподвижном порыве.
Слух его чрезвычайно обострился; свет он ощущал
всем своим организмом, и это было заметно даже ночью: он мог отличать лунные ночи от темных и нередко долго ходил
по двору, когда
все в доме спали, молчаливый и грустный, отдаваясь странному действию мечтательного и фантастического лунного света.
Когда же этот шар,
все выраставший
по мере приближения к земле, подергивался тяжелым красным туманом и тихо скрывался за снежным горизонтом, лицо слепого становилось спокойнее и мягче, и он уходил в свою комнату.
И инструмент зазвенел ровнее. Начавшись высоко, оживленно и ярко, звуки становились
все глубже и мягче. Так звонит набор колокольцев под дугой русской тройки, удаляющейся
по пыльной дороге в вечернюю безвестную даль, тихо, ровно, без громких взмахов,
все тише и тише, пока последние ноты не замрут в молчании спокойных полей.
Между тем Максим круто повернулся и заковылял
по улице. Его лицо было красно, глаза горели… С ним была, очевидно, одна из тех вспышек, которые были хорошо известны
всем, знавшим его в молодости. И теперь это был уже не педагог, взвешивающий каждое слово, а страстный человек, давший волю гневному чувству. Только кинув искоса взгляд на Петра, старик как будто смягчился. Петр был бледен, как бумага, но брови его были сжаты, а лицо глубоко взволнованно.
По мере приближения к Почаеву банда слепых
все росла.
Позднею осенью,
по дороге, занесенной снегами, к великому удивлению
всех в усадьбе, панич неожиданно вернулся с двумя слепцами в нищенской одежде. Кругом говорили, что он ходил в Почаев
по обету, чтобы вымолить у почаевской богоматери исцеление.
Он помнил только, как на него спустилась эта тайна и как она его оставила. В это последнее мгновение образы-звуки сплелись и смешались, звеня и колеблясь, дрожа и смолкая, как дрожит и смолкает упругая струна: сначала выше и громче, потом
все тише, чуть слышно… Казалось, что-то скатывается
по гигантскому радиусу в беспросветную тьму…