Неточные совпадения
Но дитя не поворачивало
головы за светлым лучом, проникавшим
в комнату вместе с веселым щебетаньем птиц и с шелестом зеленых буков, которые покачивались у самых окон
в густом деревенском саду.
Странная наружность, угрюмо сдвинутые брови, стук костылей и клубы табачного дыма, которыми он постоянно окружал себя, не выпуская изо рта трубки, — все это пугало посторонних, и только близкие к инвалиду люди знали, что
в изрубленном теле бьется горячее и доброе сердце, а
в большой квадратной
голове, покрытой щетиной густых волос, работает неугомонная мысль.
Мать была умна и потому сумела победить
в себе непосредственное побуждение, заставлявшее ее кидаться сломя
голову при каждом жалобном крике ребенка. Спустя несколько месяцев после этого разговора мальчик свободно и быстро ползал по комнатам, настораживая слух навстречу всякому звуку и, с какою-то необычною
в других детях живостью, ощупывал всякий предмет, попадавший
в руки.
Но впоследствии и
в таких случаях лицо его сохраняло выражение осмысленного внимания; он поворачивал
голову в ту сторону, куда улетала муха, — изощренный слух улавливал
в воздухе тонкий звон ее крыльев.
Вынули вторые рамы, и весна ворвалась
в комнату с удвоенной силой.
В залитые светом окна глядело смеющееся весеннее солнце, качались
голые еще ветки буков, вдали чернели нивы, по которым местами лежали белые пятна тающих снегов, местами же пробивалась чуть заметною зеленью молодая трава. Всем дышалось вольнее и лучше, на всех весна отражалась приливом обновленной и бодрой жизненной силы.
Теплые прикосновения солнца быстро обмахивались кем-то, и струя ветра, звеня
в уши, охватывая лицо, виски,
голову до самого затылка, тянулась вокруг, как будто стараясь подхватить мальчика, увлечь его куда-то
в пространство, которого он не мог видеть, унося сознание, навевая забывчивую истому.
Эта работа завлекала его все больше и больше, и поэтому мрачные мысли о непригодности к житейской борьбе, о «червяке, пресмыкающемся
в пыли», и о «фурштате» давно уже незаметно улетучились из квадратной
головы ветерана.
На их месте воцарилось
в этой
голове вдумчивое внимание, по временам даже розовые мечты согревали стареющее сердце.
— Нет, он еще гораздо больше. Если бы привести его
в комнату и поставить на полу, то
голова его была бы выше спинки стула.
Темная
голова ребенка обогащалась новыми представлениями; посредством сильно изощренного слуха он проникал все дальше
в окружавшую его природу.
Его неуклюжий «струмент», казалось, надрывается от усилий, чтобы поспеть своими тяжелыми басовыми нотами за легкими, певучими и прыгающими тонами Иохимовой скрипки, а сам старый Янкель, высоко подергивая плечами, вертел лысой
головой в ермолке и весь подпрыгивал
в такт шаловливой и бойкой мелодии.
Он зачем-то щелкнул по нем пальцем, посмотрел с удовольствием, как он упруго закачался
в воздухе, прислушался к шепоту его листьев и мотнул
головой.
Попробовав ее несколькими быстрыми переливами гаммы, он взволнованно мотнул
головой, крякнул и торопливо спрятал
в укромное местечко около своей постели.
А деревья
в саду шептались у нее над
головой, ночь разгоралась огнями
в синем небе и разливалась по земле синею тьмой, и, вместе с тем,
в душу молодой женщины лилась горячая грусть от Иохимовых песен. Она все больше смирялась и все больше училась постигать нехитрую тайну непосредственной и чистой, безыскусственной поэзии.
Он боялся, что темная
голова ребенка не
в состоянии будет усвоить картинного языка народной поэзии.
Легкая складка над бровями, привычка несколько подаваться
головой вперед и выражение грусти, по временам пробегавшее какими-то облаками по красивому лицу, — это все, чем сказалась слепота
в его наружности.
Он сидел на том же месте, озадаченный, с низко опущенною
головой, и странное чувство, — смесь досады и унижения, — наполнило болью его сердце.
В первый раз еще пришлось ему испытать унижение калеки;
в первый раз узнал он, что его физический недостаток может внушать не одно сожаление, но и испуг. Конечно, он не мог отдать себе ясного отчета
в угнетавшем его тяжелом чувстве, но оттого, что сознание это было неясно и смутно, оно доставляло не меньше страдания.
Слово участия и ласковый тон вызвали
в мальчике еще большую нервную вспышку плача. Тогда девочка присела около него на корточки; просидев так с полминуты, она тихо тронула его волосы, погладила его
голову и затем, с мягкою настойчивостью матери, которая успокаивает наказанного ребенка, приподняла его
голову и стала вытирать платком заплаканные глаза.
Девочка точно исполнила свое обещание и даже раньше, чем Петрусь мог на это рассчитывать. На следующий же день, сидя
в своей комнате за обычным уроком с Максимом, он вдруг поднял
голову, прислушался и сказал с оживлением...
Эта неожиданная идея поразила Максима таким удивлением, что он
в первую минуту не знал, что сказать сестре. Он заставил ее повторить свои опыты и, присмотревшись к напряженному выражению лица слепого, покачал
головой.
— Вот послушай ты его, — говорил Ставрученко Максиму, лукаво подталкивая его локтем, когда студент ораторствовал с раскрасневшимся лицом и сверкающими глазами. — Вот, собачий сын, говорит, как пишет!.. Подумаешь, и
в самом деле
голова! А расскажи ты нам, ученый человек, как тебя мой Нечипор надул, а?
Молодые люди оставались
в саду. Студент, подостлав под себя свитку и заломив смушковую шапку, разлегся на траве с несколько тенденциозною непринужденностью. Его старший брат сидел на завалинке рядом с Эвелиной. Кадет
в аккуратно застегнутом мундире помещался с ним рядом, а несколько
в стороне, опершись на подоконник, сидел, опустив
голову, слепой; он обдумывал только что смолкшие и глубоко взволновавшие его споры.
Ей представилось на мгновение, что она уже там,
в этом далеком мире, а он сидит вот здесь, один с опущенною
головой, или нет…
Максим, довольно равнодушный к музыке, на этот раз чувствовал что-то новое
в игре своего питомца и, окружив себя клубами дыма, слушал, качал
головой и переводил глаза с Петра на Эвелину.
Тут было все, что теснилось
в его воспоминании, когда он, за минуту перед тем, молча и опустив
голову, прислушивался к впечатлениям из пережитого прошлого.
Через минуту, когда рыдван, шурша колесами
в мягкой пыли и колыхаясь, ехал узким проселком, молодые люди пронеслись мимо него и спешились впереди, привязав лошадей у плетня. Двое из них пошли навстречу, чтобы помочь дамам, а Петр стоял, опершись на луку седла, и, по обыкновению склонив
голову, прислушивался, стараясь по возможности определить свое положение
в незнакомом месте.
Он совсем потонул
в сизых облаках…
В квадратной
голове старика кипели какие-то мысли и новые решения.
Между тем веки спящего совсем приподнялись,
в неподвижных зрачках заискрились лучи, и
голова заметно отделилась от подушки навстречу свету.
Они не могли двигаться среди этой толпы, чтобы согреться, и
в их
голocax, тянувших по очереди унылую песню, слышалась безотчетная жалоба физического страдания и полной беспомощности.
Я был немногим старше тебя, когда понес свою
голову в огонь и сечу…
Приехал доктор. Взяв ребенка на руки, он перенес и уложил его поближе к окну. Быстро отдернув занавеску, он пропустил
в комнату луч яркого света и наклонился над мальчиком с своими инструментами. Петр сидел тут же с опущенной
головой, все такой же подавленный и безучастный. Казалось, он не придавал действиям доктора ни малейшего значения, предвидя вперед результаты.
И старый солдат все ниже опускал
голову. Вот и он сделал свое дело, и он недаром прожил на свете, ему говорили об этом полные силы властные звуки, стоявшие
в зале, царившие над толпой…………………………….……………………………………………………………………………….