Неточные совпадения
Ребенок родился
в богатой семье Юго-западного края,
в глухую полночь. Молодая мать лежала
в глубоком забытьи, но, когда
в комнате раздался первый крик новорожденного, тихий и жалобный, она заметалась с закрытыми
глазами в своей постели. Ее губы шептали что-то, и на бледном лице с мягкими, почти детскими еще чертами появилась гримаса нетерпеливого страдания, как у балованного ребенка, испытывающего непривычное горе.
Доктор, действительно, вернулся дня через два, захватив с собой офтальмоскоп. Он зажег свечку, приближал и удалял ее от детского
глаза, заглядывал
в него и, наконец, сказал с смущенным видом...
Этого было достаточно, чтобы маленькое существо с прекрасными, но незрячими
глазами стало центром семьи, бессознательным деспотом, с малейшей прихотью которого сообразовалось все
в доме.
Мир, сверкавший, двигавшийся и звучавший вокруг,
в маленькую головку слепого проникал главным образом
в форме звуков, и
в эти формы отливались его представления. На лице застывало особенное внимание к звукам: нижняя челюсть слегка оттягивалась вперед на тонкой и удлинившейся шее. Брови приобретали особенную подвижность, а красивые, но неподвижные
глаза придавали лицу слепого какой-то суровый и вместе трогательный отпечаток.
Яркий день ударил по
глазам матери и Максима. Солнечные лучи согревали их лица, весенний ветер, как будто взмахивая невидимыми крыльями, сгонял эту теплоту, заменяя ее свежею прохладой.
В воздухе носилось что-то опьяняющее до неги, до истомы.
С первых же шагов, когда лучи теплого дня ударили ему
в лицо, согрели нежную кожу, он инстинктивно поворачивал к солнцу свои незрячие
глаза, как будто чувствуя, к какому центру тяготеет все окружающее.
Дядя Максим всегда недовольно хмурился
в таких случаях, и, когда на
глазах матери являлись слезы, а лицо ребенка бледнело от сосредоточенных усилий, тогда Максим вмешивался
в разговор, отстранял сестру и начинал свои рассказы,
в которых, по возможности, прибегал только к пространственным и звуковым представлениям.
Кто смотрел на него, как он уверенно выступал
в комнатах, поворачивая именно там, где надо, и свободно разыскивая нужные ему предметы, тот мог бы подумать, если это был незнакомый человек, что перед ним не слепой, а только странно сосредоточенный ребенок с задумчивыми и глядевшими
в неопределенную даль
глазами.
И она сознавала, что гордая «пани» смиряется
в ней перед конюхом-хлопом. Она забывала его грубую одежду и запах дегтя, и сквозь тихие переливы песни вспоминалось ей добродушное лицо, с мягким выражением серых
глаз и застенчиво-юмористическою улыбкой из-под длинных усов. По временам краска гнева опять приливала к лицу и вискам молодой женщины: она чувствовала, что
в борьбе из-за внимания ее ребенка она стала с этим мужиком на одну арену, на равной ноге, и он, «хлоп», победил.
Да, у мужика Иохима истинное, живое чувство! А у нее? Неужели у нее нет ни капли этого чувства? Отчего же так жарко
в груди и так тревожно бьется
в ней сердце и слезы поневоле подступают к
глазам?
В обществе этих стариков росла их единственная дочь, небольшая девочка, с длинною русой косой и голубыми
глазами, поражавшая всех при первом же знакомстве какою-то странною солидностью, разлитою во всей ее фигуре.
Казалось, спокойствие поздней любви родителей отразилось
в характере дочери этою недетскою рассудительностью, плавным спокойствием движений, задумчивостью и глубиной голубых
глаз.
Все это было сделано так неожиданно и быстро, что девочка, пораженная удивлением, не могла сказать ни слова; она только глядела на него широко открытыми
глазами,
в которых отражалось чувство, близкое к ужасу.
Глаза мальчика глядели куда-то, без всякого отношения к тому, что он делал, и
в них странно переливался отблеск закатывавшегося солнца.
Слово участия и ласковый тон вызвали
в мальчике еще большую нервную вспышку плача. Тогда девочка присела около него на корточки; просидев так с полминуты, она тихо тронула его волосы, погладила его голову и затем, с мягкою настойчивостью матери, которая успокаивает наказанного ребенка, приподняла его голову и стала вытирать платком заплаканные
глаза.
Девочка перестала плакать и только по временам еще всхлипывала, перемогаясь. Полными слез
глазами она смотрела, как солнце, будто вращаясь
в раскаленной атмосфере заката, погружалось за темную черту горизонта. Мелькнул еще раз золотой обрез огненного шара, потом брызнули две-три горячие искры, и темные очертания дальнего леса всплыли вдруг непрерывной синеватою чертой.
— Нет, — сказал мальчик
в раздумье. — Я забыл все… А все-таки я видел, право же, видел… — добавил он после минутного молчания, и его лицо сразу омрачилось. На незрячих
глазах блеснула слеза…
В это самое время мать, с пылающим, возбужденным лицом и печальными
глазами, быстро ударяла пальцем по клавише, вызывая из инструмента непрерывно звеневшую высокую ноту.
«
Глаза, — сказал кто-то, — зеркало души». Быть может, вернее было бы сравнить их с окнами, которыми вливаются
в душу впечатления яркого, сверкающего цветного мира. Кто может сказать, какая часть нашего душевного склада зависит от ощущений света?
Слезы являлись у него каждый раз на
глазах, когда он слушал, как «
в полi могыла з
вiтром говорила», и он сам любил ходить
в поле слушать этот говор.
В эту минуту блестящий метеор, сорвавшись откуда-то из глубины темной лазури, пронесся яркою полосой по небу, оставив за собой фосфорический след, угасший медленно и незаметно. Все подняли
глаза. Мать, сидевшая об руку с Петриком, почувствовала, как он встрепенулся и вздрогнул.
Эвелина, выросшая и сложившаяся как-то совершенно незаметно, глядела на эту заколдованную тишь своими ясными
глазами,
в которых можно было по временам подметить что-то вроде недоумения, вопроса о будущем, но никогда не было и тени нетерпения.
— Вот послушай ты его, — говорил Ставрученко Максиму, лукаво подталкивая его локтем, когда студент ораторствовал с раскрасневшимся лицом и сверкающими
глазами. — Вот, собачий сын, говорит, как пишет!.. Подумаешь, и
в самом деле голова! А расскажи ты нам, ученый человек, как тебя мой Нечипор надул, а?
Она испугалась оттого, что перед ее
глазами будто раздвинулась темная стена, и
в этот просвет блеснули далекие перспективы обширного, кипучего и деятельного мира.
Голубые
глаза девушки широко открылись от испуга, и
в них сверкнула слеза.
Когда на террасе, которая вела из сада
в гостиную, раздались шаги, все
глаза повернулись туда.
В темном четырехугольнике широких дверей показалась фигура Эвелины, а за нею тихо подымался по ступенькам слепой.
Молодая девушка почувствовала на себе эти сосредоточенные, внимательные взгляды, однако это ее не смутило. Она прошла через комнату своею обычною ровною поступью, и только на одно мгновение, встретив короткий из-под бровей взгляд Максима, она чуть-чуть улыбнулась, и ее
глаза сверкнули вызовом и усмешкой. Пани Попельская вглядывалась
в своего сына.
А Петр все молчал, приподняв кверху слепые
глаза, и все будто прислушивался к чему-то.
В его душе подымались, как расколыхавшиеся волны, самые разнообразные ощущения. Прилив неведомой жизни подхватывал его, как подхватывает волна на морском берегу долго и мирно стоявшую на песке лодку… На лице виднелось удивление, вопрос, и еще какое-то особенное возбуждение проходило по нем быстрыми тенями. Слепые
глаза казались глубокими и темными.
Максим, довольно равнодушный к музыке, на этот раз чувствовал что-то новое
в игре своего питомца и, окружив себя клубами дыма, слушал, качал головой и переводил
глаза с Петра на Эвелину.
Эвелина сидела
в тени от абажура, и только ее
глаза, большие и потемневшие, выделялись
в полумраке.
Петр стоял сумрачный и потемневший, точно на лицо его надвинулась туча. Брови звонаря тоже вдруг поднялись высоко над
глазами,
в которых виднелось так знакомое Эвелине выражение слепого страдания…
В проходе вынырнуло вдруг из темноты новое лицо. Это был, очевидно, Роман. Лицо его было широко, изрыто оспой и чрезвычайно добродушно. Закрытые веки скрывали впадины
глаз, на губах играла добродушная улыбка. Пройдя мимо прижавшейся к стене девушки, он поднялся на площадку. Размахнувшаяся рука его товарища попала ему сбоку
в шею.
Эвелина задумалась и потом, поднимая на старика свои синие
глаза,
в которых теперь виднелась борьба и страдание, сказала...
Одним утром Анна Михайловна вошла
в комнату сына. Он еще спал, но его сон был как-то странно тревожен:
глаза полуоткрылись и тускло глядели из-под приподнятых век, лицо было бледно, и на нем виднелось выражение беспокойства.
Вдруг ей почудилось над постелью какое-то едва уловимое движение. Яркий луч ослепительного зимнего солнца, ударявший
в стену над самым изголовьем, будто дрогнул и слегка скользнул вниз. Еще и еще… светлая полоска тихо прокрадывалась к полуоткрытым
глазам, и по мере ее приближения беспокойство спящего все возрастало.
Порой это ощущение определялось: к нему присоединялся голос Эвелины и матери, «у которых
глаза, как небо»; тогда возникающий образ, выплывший из далекой глубины воображения и слишком определившийся, вдруг исчезал, переходя
в другую область.
Между тем Максим круто повернулся и заковылял по улице. Его лицо было красно,
глаза горели… С ним была, очевидно, одна из тех вспышек, которые были хорошо известны всем, знавшим его
в молодости. И теперь это был уже не педагог, взвешивающий каждое слово, а страстный человек, давший волю гневному чувству. Только кинув искоса взгляд на Петра, старик как будто смягчился. Петр был бледен, как бумага, но брови его были сжаты, а лицо глубоко взволнованно.
Незрячие
глаза расширялись, ширилась грудь, слух еще обострялся: он узнавал своих спутников, добродушного Кандыбу и желчного Кузьму, долго брел за скрипучими возами чумаков, ночевал
в степи у огней, слушал гомон ярмарок и базаров, узнавал горе, слепое и зрячее, от которого не раз больно сжималось его сердце…
И перед незрячими
глазами встало синее небо и яркое солнце, и прозрачная река с холмиком, на котором он пережил так много и так часто плакал еще ребенком… И потом и мельница, и звездные ночи,
в которые он так мучился, и молчаливая, грустная луна… И пыльный шлях, и линия шоссе, и обозы с сверкающими шинами колес, и пестрая толпа, среди которой он сам пел песню слепых…
В зале настала глубокая тишина, когда на эстраде появился молодой человек с красивыми большими
глазами и бледным лицом. Никто не признал бы его слепым, если б эти
глаза не были так неподвижны и если б его не вела молодая белокурая дама, как говорили, жена музыканта.