Начиналось то, чего
я боялся: образ девочки в сером постепенно бледнел. Мне было как-то жгуче жаль его, порой это было похоже на угрызения совести, как будто я забываю живого друга, чего-то от меня ожидающего. Но дни шли за днями, — образ все больше расплывался в новых впечатлениях, удалялся, исчезал…
Неточные совпадения
Мне было бы тяжело отказаться от того воображаемого существа, которого
я сначала
боялся, а потом положительно «чувствовал», при странном лунном сиянии, между моей палкой и ступенькой лестницы.
Только теперь
я понимаю, какое значение имело для него это изречение… Он
боялся, что мы будем нести наказание за его грехи. И его совесть восставала против несправедливой кары, а вера требовала покорности и давала надежду…
Этому своему приятелю
я, между прочим, рассказал о своем сне, в котором
я так
боялся за судьбу русских солдат и Афанасия.
— Ты
боишься соврать своей матери? — сказал он с оттенком насмешливого удивления… — А
я вру постоянно… Ну, однако, ты
мне дал слово… Не сдержать слово товарищу — подлость.
Мне тоже порой казалось, что это занимательно и красиво, и иной раз
я даже мечтал о том, что когда-нибудь и
я буду таким же уездным сатириком, которого одни
боятся, другие любят, и все, в сущности, уважают за то, что он никого сам не
боится и своими выходками шевелит дремлющее болото.
Как и Батманов, не
боялся общего мнения; наконец, как и у Батманова,
мне чудилась за всем этим какая-то драма, душевная боль, непонятный отказ от счастья из-за неясных, но, конечно, возвышенных побуждений…
К нам приехал новый директор, Долгоногов, о котором
я уже говорил выше. Все, начиная с огромного инспектора и кончая Дитяткевичем, сразу почувствовали над собой авторитетную руку. Долгоногова
боялись, уважали, особенно после случая с Безаком, но… не знали. Он был от нас как-то далек по своему положению.
— Эх, старый! Кощунствует целый вечер, а потом крестится, вздыхает,
боится темноты и будит
меня, чтобы
я его перекрестила…
Я подходил к знакомым, расспрашивал их, но внутрь гимназического двора заглянуть
боялся.
Меня тут же захватит математик Сербинович, которого
я особенно
боялся, и проэкзаменует, несмотря ни на что.
Несколько дней
я носил в себе томящее, но дорогое впечатление своего видения.
Я дорожил им и
боялся, что оно улетучится. Засыпая,
я нарочно думал о девочке, вспоминал неясные подробности сна, оживлял сопровождавшее его ощущение, и ждал, что она появится вновь. Но сны, как вдохновение: не всегда являются на преднамеренный зов.
Я, разумеется, не
боялся. Наоборот, идя по широким темным улицам и пустырям,
я желал какой-нибудь опасной встречи.
Мне так приятно было думать, что Люня еще не спит и, лежа в своей комнате с закрытыми ставнями, думает обо
мне с опасением и участием. А
я ничего не
боюсь и иду один, с палкой в руке, мимо старых, обросших плющами стен знаменитого дубенского замка. И
мне приходила в голову гордая мысль, что
я, должно быть, «влюблен».
Стародум. Фенелона? Автора Телемака? Хорошо. Я не знаю твоей книжки, однако читай ее, читай. Кто написал Телемака, тот пером своим нравов развращать не станет.
Я боюсь для вас нынешних мудрецов. Мне случилось читать из них все то, что переведено по-русски. Они, правда, искореняют сильно предрассудки, да воротят с корню добродетель. Сядем. (Оба сели.) Мое сердечное желание видеть тебя столько счастливу, сколько в свете быть возможно.
— Позвольте вам доложить, Петр Александрыч, что как вам будет угодно, а в Совет к сроку заплатить нельзя. Вы изволите говорить, — продолжал он с расстановкой, — что должны получиться деньги с залогов, с мельницы и с сена… (Высчитывая эти статьи, он кинул их на кости.) Так
я боюсь, как бы нам не ошибиться в расчетах, — прибавил он, помолчав немного и глубокомысленно взглянув на папа.
Неточные совпадения
Анна Андреевна. Тебе все такое грубое нравится. Ты должен помнить, что жизнь нужно совсем переменить, что твои знакомые будут не то что какой-нибудь судья-собачник, с которым ты ездишь травить зайцев, или Земляника; напротив, знакомые твои будут с самым тонким обращением: графы и все светские… Только
я, право,
боюсь за тебя: ты иногда вымолвишь такое словцо, какого в хорошем обществе никогда не услышишь.
О!
я шутить не люблю.
Я им всем задал острастку.
Меня сам государственный совет
боится. Да что в самом деле?
Я такой!
я не посмотрю ни на кого…
я говорю всем: «
Я сам себя знаю, сам».
Я везде, везде. Во дворец всякий день езжу.
Меня завтра же произведут сейчас в фельдмарш… (Поскальзывается и чуть-чуть не шлепается на пол, но с почтением поддерживается чиновниками.)
Сначала все
боялась я, // Как в низенькую горенку // Входил он: ну распрямится?
Правдин. Не
бойтесь. Их, конечно, ведет офицер, который не допустит ни до какой наглости. Пойдем к нему со
мной.
Я уверен, что вы робеете напрасно.
Скотинин. А движимое хотя и выдвинуто,
я не челобитчик. Хлопотать
я не люблю, да и
боюсь. Сколько
меня соседи ни обижали, сколько убытку ни делали,
я ни на кого не бил челом, а всякий убыток, чем за ним ходить, сдеру с своих же крестьян, так и концы в воду.