Неточные совпадения
Я ждал
с жутким
чувством, когда исчезнет последней ярко — белая шляпа дяди Генриха, самого высокого из братьев моей матери, и, наконец, остался один…
Когда она лежала на земле, я смотрел и на нее, и на образовавшийся таким образом пролет над воротами
с таким же
чувством, как и на странную фигуру Коляновского.
И это
чувство дружбы
с животным заполняло минуты, порой даже часы…
И когда я опять произнес «Отче наш», то молитвенное настроение затопило душу приливом какого-то особенного
чувства: передо мною как будто раскрылась трепетная жизнь этой огненной бесконечности, и вся она
с бездонной синевой в бесчисленными огнями,
с какой-то сознательной лаской смотрела
с высоты на глупого мальчика, стоявшего
с поднятыми глазами в затененном углу двора и просившего себе крыльев… В живом выражении трепетно мерцающего свода мне чудилось безмолвное обещание, ободрение, ласка…
Я
с простодушным детским любопытством слушал, притаившись в густых ветвях, проявления этих незнакомых мне еще бурных
чувств.
И долго в доме не ложились,
с жутким
чувством ожидая какого-то особенного божьего гнева…
Самое лучшее, что было в приемах этого воспитательного режима, — это
чувство какой-то особенной близости, почти товарищества
с воспитателями.
Старик Рыхлинский по — прежнему выходил к завтраку и обеду, по — прежнему спрашивал: «Qui a la règle», по — прежнему чинил суд и расправу. Его жена также степенно вела обширное хозяйство, Марыня занималась
с нами, не давая больше воли своим
чувствам, и вся семья гордо несла свое горе, ожидая новых ударов судьбы.
Я обиделся и отошел
с некоторой раной в душе. После этого каждый вечер я ложился в постель и каждое утро просыпался
с щемящим сознанием непонятной для меня отчужденности Кучальского. Мое детское
чувство было оскорблено и доставляло мне страдание.
Уже по тону этих произведений, проникнутых горечью и злобой, можно было бы судить, какие благодарные
чувства возбуждала тогдашняя школа и
с каким настроением выпускала она в жизнь своих питомцев.
В пансионе Рыхлинского было много гимназистов, и потому мы все заранее знакомились
с этой рукописной литературой. В одном из альбомов я встретил и сразу запомнил безыменное стихотворение, начинавшееся словами: «Выхожу задумчиво из класса». Это было знаменитое добролюбовское «Размышление гимназиста лютеранского вероисповедания и не Киевского округа». По вопросу о том, «был ли Лютер гений или плут», бедняга говорил слишком вольно, и из «
чувства законности» он сам желает, чтобы его высекли.
Мне нравились его крутой лоб, светлые глаза, то сверкавшие шаловливым весельем, то внезапно тускневшие и заволакивавшиеся непонятным мне и загадочным выражением, его широкоплечая фигура
с тонким станом, в узком старом мундирчике, спокойная самоуверенность и
чувство какого-то особого превосходства, сквозившее во всех его приемах.
Впоследствии, в минуты невольных уединений, когда я оглядывался на прошлое и пытался уловить, что именно в этом прошлом определило мой жизненный путь, в памяти среди многих важных эпизодов, влияний, размышлений и
чувств неизменно вставала также и эта картина: длинный коридор, мальчик, прижавшийся в углублении дверей
с первыми движениями разумной мечты о жизни, и огромная мундиро — автоматическая фигура
с своею несложною формулой...
И один раз на козлах такой же семейной колымаги сидел такой же мальчик и смотрел на меня
с таким же жутким
чувством жалости, сострадания, невольного осуждения и страха…
Но вместе
с тем ни разу за все время в его голосе не дрогнула ни одна нота, в которой бы послышалось внутреннее
чувство, живая вера.
Рассказ прошел по мне электрической искрой. В памяти, как живая, стала простодушная фигура Савицкого в фуражке
с большим козырем и
с наивными глазами. Это воспоминание вызвало острое
чувство жалости и еще что-то темное, смутное, спутанное и грозное. Товарищ… не в карцере, а в каталажке, больной, без помощи, одинокий… И посажен не инспектором… Другая сила, огромная и стихийная, будила теперь
чувство товарищества, и сердце невольно замирало от этого вызова. Что делать?
Знал ли сам Антось «простую» историю своего рождения или нет?.. Вероятно, знал, но так же вероятно, что эта история не казалась ему простой… Мне вспоминается как будто особое выражение на лице Антося, когда во время возки снопов мы
с ним проезжали мимо Гапкиной хаты. Хата пустовала, окна давно были забиты досками, стены облупились и покосились… И над нею шумели высокие деревья, еще гуще и буйнее разросшиеся
с тех пор, как под ними явилась новая жизнь… Какие
чувства рождал в душе Антося этот шум?
Мы все, молодежь, сочувствовали Антосю и вместе
с ним придумывали новые тайники, но и это было только непосредственное
чувство: мы готовы были укрыть Антося от капитанского гнева, как укрыли бы от грозы, не рассуждая о том, права эта гроза или нет…
Дня через три в гимназию пришла из города весть: нового учителя видели пьяным… Меня что-то кольнуло в сердце. Следующий урок он пропустил. Одни говорили язвительно:
с «похмелья», другие — что устраивается на квартире. Как бы то ни было, у всех шевельнулось
чувство разочарования, когда на пороге,
с журналом в руках, явился опять Степан Яковлевич для «выразительного» чтения.
Балмашевские, конечно, тоже не злодеи. Они выступали на свою дорогу
с добрыми
чувствами, и, если бы эти
чувства требовались по штату, поощрялись или хоть терпелись, они бы их старательно развивали. Но жестокий, тусклый режим школы требовал другого и производил в течение десятилетий систематический отбор…
У молодости есть особое, почти прирожденное
чувство отталкивания от избитых дорог и застывающих форм. На пороге жизни молодость как будто упирается, колеблясь ступить на проторенные тропинки, как бы жалея расстаться
с неосуществленными возможностям». Литература часто раздувает эту искру, как ветер раздувает тлеющий костер. И целые поколения переживают лихорадку отрицания действительной жизни, которая грозит затянуть их и обезличить.
На следующий день,
с тяжелой головой и
с скверным
чувством на душе, я шел купаться и зашел за одним из товарищей, жившим в казенном здании, соседнем
с гимназией.
Я ощущал в себе это новое
чувство с ясностью почти физического ощущения.
Я не смел думать, что это подействовала моя молитва, но какое-то теплое
чувство охватило меня однажды в тихий вечерний час на пустой улице
с такою силой, что я на некоторое время совершенно забылся в молитве.
Неточные совпадения
Почтмейстер. Нет, о петербургском ничего нет, а о костромских и саратовских много говорится. Жаль, однако ж, что вы не читаете писем: есть прекрасные места. Вот недавно один поручик пишет к приятелю и описал бал в самом игривом… очень, очень хорошо: «Жизнь моя, милый друг, течет, говорит, в эмпиреях: барышень много, музыка играет, штандарт скачет…» —
с большим,
с большим
чувством описал. Я нарочно оставил его у себя. Хотите, прочту?
Софья. Ваше изъяснение, дядюшка, сходно
с моим внутренним
чувством, которого я изъяснить не могла. Я теперь живо чувствую и достоинство честного человека и его должность.
Одно привычное
чувство влекло его к тому, чтобы снять
с себя и на нее перенести вину; другое
чувство, более сильное, влекло к тому, чтобы скорее, как можно скорее, не давая увеличиться происшедшему разрыву, загладить его.
Он не верит и в мою любовь к сыну или презирает (как он всегда и подсмеивался), презирает это мое
чувство, но он знает, что я не брошу сына, не могу бросить сына, что без сына не может быть для меня жизни даже
с тем, кого я люблю, но что, бросив сына и убежав от него, я поступлю как самая позорная, гадкая женщина, — это он знает и знает, что я не в силах буду сделать этого».
Он говорил то самое, что предлагал Сергей Иванович; но, очевидно, он ненавидел его и всю его партию, и это
чувство ненависти сообщилось всей партии и вызвало отпор такого же, хотя и более приличного озлобления
с другой стороны. Поднялись крики, и на минуту всё смешалось, так что губернский предводитель должен был просить о порядке.