Неточные совпадения
Это — полуофициальное письмо князя Васильчикова
по поводу назначения отца уездным судьей в
город Житомир.
«Лошади судьи» прославились
по всему
городу необычной худобой и жадностью, с которой они грызли коновязи и заборы, но отец замечал только «поправку», пока одна из них не издохла без всякой видимой причины.
По ней пробегали почтовые пары с подвязанными колокольчиками, и так как собственно наиболее оживленная часть
города здесь кончалась, то иной раз почтари останавливали лошадей и отвязывали колокольчики.
Между этими пятнами зелени все, что удалялось
по шоссе за
город, мелькало в последний раз и скрывалось в безвестную и бесконечную даль…
Улица эта немного подымалась
по мере удаления, и потому всё приближавшееся
по ней к центру
города как бы скатывалось вниз…
Вообще —
по длинному прямому шоссе двигалось и в
Город, и из
города много интересного, нового, иногда страшного…
В нашем переулке было как-то особенно тихо, рокот экипажей
по мощеным улицам
города тоже стихал, и оттого яснее выступал непривычный звон…
На кухне вместо сказок о привидениях
по вечерам повторяются рассказы о «золотых грамотах», о том, что мужики не хотят больше быть панскими, что Кармелюк вернулся из Сибири, вырежет всех панов
по селам и пойдет с мужиками на
город.
Все это,
по — видимому, нимало не действовало на Дешерта. Это была цельная крепостническая натура, не признававшая ничего, кроме себя и своей воли…
Города он не любил: здесь он чувствовал какие-то границы, которые вызывали в нем постоянное глухое кипение, готовое ежеминутно прорваться… И это-то было особенно неприятно и даже страшно хозяевам.
Это последнее обстоятельство объяснялось тем, что в народе прошел зловещий слух: паны взяли верх у царя, и никакой опять свободы не будет. Мужиков сгоняют в
город и будут расстреливать из пушек… В панских кругах, наоборот, говорили, что неосторожно в такое время собирать в
город такую массу народа. Толковали об этом накануне торжества и у нас. Отец
по обыкновению махал рукой: «Толкуй больной с подлекарем!»
В это время мы переехали уже из центра
города на окраину, и дом наш окнами глядел на пустырь,
по которому бегали стаями полуодичавшие собаки…
В селах помещики, в
городах — среднее сословие были поляки или, во всяком случае, люди, говорившие
по — польски.
В сентябре 1861 года
город был поражен неожиданным событием. Утром на главной городской площади, у костела бернардинов, в пространстве, огражденном небольшим палисадником, публика, собравшаяся на базар, с удивлением увидела огромный черный крест с траурно — белой каймой
по углам, с гирляндой живых цветов и надписью: «В память поляков, замученных в Варшаве». Крест был высотою около пяти аршин и стоял у самой полицейской будки.
Они прошли и исчезли за западной заставой,
по направлению к Польше, где, как говорили, «уже лилась кровь», а в
город вступали другие отряды…
— Вот там за пригорком
город. А это вот грабник.
По праздникам сюда ходят гулять…
Могила отца была обнесена решеткой и заросла травой. Над ней стоял деревянный крест, и краткая надпись передавала кратчайшее содержание жизни: родился тогда-то, был судьей, умер тогда-то… На камень не было денег у осиротевшей семьи. Пока мы были в
городе, мать и сестра каждую весну приносили на могилу венки из цветов. Потом нас всех разнесло
по широкому свету. Могила стояла одинокая, и теперь, наверное, от нее не осталось следа…
— Что делать! Человек с сатирическим направлением ума, — сказал про него воинский начальник, и провинциальный
город принял эту сентенцию как своего рода патент, узаконивший поведение интересного учителя. Другим, конечно, спустить того, что спускалось Авдиеву, было бы невозможно. Человеку с «сатирическим направлением ума» это как бы полагалось
по штату…
Можно было легко угадать, что Авдиеву будет трудно ужиться с этим неуклонным человеком. А Авдиев вдобавок ни в чем не менял своего поведения.
По — прежнему читал нам в классах новейших писателей;
по — прежнему мы собирались у него группами на дому;
по — прежнему порой в
городе рассказывали об его выходках…
Городок, действительно, закопошился. Номер ходил
по рукам, о таинственном корреспонденте строились догадки, в общих характеристиках узнавали живых лиц, ловили намеки. А так как корреспондент в заключение обещал вскрыть на этом фоне «разные эпизоды повседневного обывательского прозябания», то у Трубникова опять прибыло в нашем
городе несколько подписчиков.
В
городе обокрали какого-то обывателя, и брат очень картинно изобразил беспомощный городишко в темные осенние ночи, без освещения, со стражами, благополучно спящими
по своим углам…
Часов в пять чудного летнего утра в конце июня 1870 года с книжками филаретовского катехизиса и церковной истории я шел за
город к грабовой роще. В этот день был экзамен
по «закону божию», и это был уже последний.
А через час выбежал оттуда, охваченный новым чувством облегчения, свободы, счастья! Как случилось, что я выдержал и притом выдержал «отлично»
по предмету, о котором, в сущности, не имел понятия, — теперь уже не помню. Знаю только, что, выдержав, как сумасшедший, забежал домой, к матери, радостно обнял ее и, швырнув ненужные книги, побежал за
город.
Юркий фактор — еврей поднял музыкантов, а на рассвете мы ходили
по спящему и темному еще
городу, сопровождаемые кларнетом, флейтой, двумя — тремя скрипками и турецким барабаном.
Это был первый «агитатор», которого я увидел в своей жизни. Он прожил в
городе несколько дней, ходил
по вечерам гулять на шоссе, привлекая внимание своим студенческим видом, очками, панамой, длинными волосами и пледом. Я иной раз ходил с ним, ожидая откровений. Но студент молчал или говорил глубокомысленные пустяки…
Мой приятель не тратил много времени на учение, зато все закоулки
города знал в совершенстве. Он повел меня
по совершенно новым для меня местам и привел в какой-то длинный, узкий переулок на окраине. Переулок этот прихотливо тянулся несколькими поворотами, и его обрамляли старые заборы. Но заборы были ниже тех, какие я видел во сне, и из-за них свешивались густые ветки уже распустившихся садов.
Неточные совпадения
Городничий. Не верьте, не верьте! Это такие лгуны… им вот эдакой ребенок не поверит. Они уж и
по всему
городу известны за лгунов. А насчет мошенничества, осмелюсь доложить: это такие мошенники, каких свет не производил.
На дороге обчистил меня кругом пехотный капитан, так что трактирщик хотел уже было посадить в тюрьму; как вдруг,
по моей петербургской физиономии и
по костюму, весь
город принял меня за генерал-губернатора.
В веригах, изможденные, // Голодные, холодные, // Прошли Господни ратники // Пустыни,
города, — // И у волхвов выспрашивать // И
по звездам высчитывать // Пытались — нет ключей!
Послала бы // Я в
город братца-сокола: // «Мил братец! шелку, гарусу // Купи — семи цветов, // Да гарнитуру синего!» // Я
по углам бы вышила // Москву, царя с царицею, // Да Киев, да Царьград, // А посередке — солнышко, // И эту занавесочку // В окошке бы повесила, // Авось ты загляделся бы, // Меня бы промигал!..
Платили им молодчики, //
По мере сил, работою, //
По их делишкам хлопоты // Справляли в
городу.