Неточные совпадения
Мы, конечно,
понимали, что это шутка, но
не могли
не чувствовать, что теперь вся наша семья непонятным образом зависит от этого человека с металлическими пуговицами и лицом, похожим на кляксу.
— Философы доказывают, что человек
не может думать без слов… Как только человек начнет думать, так непременно…
понимаешь? в голове есть слова… Гм… Что ты на это скажешь?..
Однажды отец, выслушав нашу чисто попугайскую утреннюю молитву, собрал нас в своем кабинете и стал учить ее правильному произношению и смыслу. После этого мы уже
не коверкали слов и
понимали их значение. Но молитва была холодна и
не затрагивала воображения.
Он говорил с печальным раздумием. Он много и горячо молился, а жизнь его была испорчена. Но обе эти сентенции внезапно слились в моем уме, как пламя спички с пламенем зажигаемого фитиля. Я
понял молитвенное настроение отца: он, значит, хочет чувствовать перед собой бога и чувствовать, что говорит именно ему и что бог его слышит. И если так просить у бога, то бог
не может отказать, хотя бы человек требовал сдвинуть гору…
И я
понимал, что если это может случиться, то, конечно,
не среди суетливого дня и даже
не в томительный и сонный полдень, когда все-таки падение с неба крыльев привлечет праздное внимание.
— Ты
не москаль, а казацький внук и правнук, вольного казацького роду…
Понимаешь?
Школьный строй никогда
не мог
понять этих во всяком случае незаурядных порывов юной натуры к чему-то необычному, выходящему из будничных рамок, неведомому и заманчивому…
— Пошел вон! — сказал отец. Крыжановский поцеловал у матери руку, сказал: «святая женщина», и радостно скрылся. Мы
поняли как-то сразу, что все кончено, и Крыжановский останется на службе. Действительно, на следующей день он опять, как ни в чем
не бывало, работал в архиве. Огонек из решетчатого оконца светил на двор до поздней ночи.
Но самое большое впечатление произвело на него обозрение Пулковской обсерватории. Он купил и себе ручной телескоп, но это совсем
не то. В Пулковскую трубу на луне «как на ладони видно: горы, пропасти, овраги… Одним словом — целый мир, как наша земля. Так и ждешь, что вот — вот поедет мужик с телегой… А кажется маленькой потому, что,
понимаешь, тысячи, десятки тысяч… Нет, что я говорю: миллионы миллионов миль отделяют от луны нашу землю».
— Например? Ну, хорошо: вот Иисус Навин сказал: стой, солнце, и
не движись, луна… Но ведь мы теперь со всеми этими трубами и прочей,
понимаешь, наукой хорошо знаем, что
не солнце вертится вокруг земли, а земля вокруг солнца…
— Как что? Значит, солнце
не могло остановиться по слову Иисуса Навина… Оно стояло и прежде… А если земля все-таки продолжала вертеться, то,
понимаешь, — никакого толку и
не вышло бы…
— Спит,
понимаешь, как убитый. Едва добудился… И ничего
не помнит.
— Э!
не говори! Есть что-то,
понимаешь, в натуре такое… Я
не говорю, что непременно там нечистая сила или что-нибудь такое сверхъестественное… Может быть, магнетизм… Когда-нибудь наука дойдет…
— Что он
понимает, этот малыш, — сказал он с пренебрежением. Я в это время, сидя рядом с теткой, сосредоточенно пил из блюдечка чай и думал про себя, что я все
понимаю не хуже его, что он вообще противный, а баки у него точно прилеплены к щекам. Вскоре я узнал, что этот неприятный мне «дядя» в Киеве резал лягушек и трупы,
не нашел души и
не верит «ни в бога, ни в чорта».
Вопрос за вопросом, возражение за возражением неслись со скамей к кафедре. Протоиерей исчерпал все тексты и, чувствуя, что они
не останавливают потока возражений, прибег к последнему аргументу. Он сделал суровое лицо, подвинул к себе журнал, давая
понять, что считает беседу конченной, и сказал...
Удар ябеднику был нанесен на глазах у всего Гарного Луга… Все
понимали, что дело завязалось
не на шутку: Банькевич отправился на «отпуст» к чудотворной иконе, что делал всегда в особенно серьезных случаях.
И она дала ему
понять, что его сиротские слезы
не будут оставлены без отмщения…
Тот вошел, как всегда угрюмый, но смуглое лицо его было спокойно. Капитан пощелкал несколько минут на счетах и затем протянул Ивану заработанные деньги. Тот взял,
не интересуясь подробностями расчета, и молча вышел. Очевидно, оба
понимали друг друга… Матери после этого случая на некоторое время запретили нам участвовать в возке снопов. Предлог был — дикость капитанских лошадей. Но чувствовалось
не одно это.
— «Думаете», — передразнил он, поведя плечом. — Вы вот думаете: скоро ли звонок?.. И тоже думаете, что это-то и значит мыслить. Но вы ошибаетесь. «Мыслить», —
понимаете:
не думать только, а мыслить — это значит совсем другое. Берите тетради. Записывайте.
Осложнение сразу разрешилось. Мы
поняли, что из вчерашнего происшествия решительно никаких последствий собственно для учения
не вытекает и что авторитет учителя установлен сразу и прочно. А к концу этого второго урока мы были уж целиком в его власти. Продиктовав, как и в первый раз, красиво и свободно дальнейшее объяснение, он затем взошел на кафедру и, раскрыв принесенную с собой толстую книгу в новом изящном переплете, сказал...
— А! Вот оно что! Кажется,
понимаю, — сказал он. — Ну, ничего, ничего,
не краснейте! Но ведь это сходство только поверхностное. Батманов прежде всего барин, скучающий от безделья. Ну, а я разночинец и работник. И, кажется…
— Запомню, Вениамин Васильевич, — ответил я с волнением и затем, по внезапному побуждению, поднял на него глаза, но
не решился высказать вставший в уме вопрос. Он, вероятно,
понял, потянулся в кресле и быстро встал на ноги.
Ничего больше он нам
не сказал, и мы
не спрашивали… Чтение новых писателей продолжалось, но мы
понимали, что все то, что будило в нас столько новых чувств и мыслей, кто-то хочет отнять от нас; кому-то нужно закрыть окно, в которое лилось столько света и воздуха, освежавшего застоявшуюся гимназическую атмосферу…
Со старшей дело шло
не особенно успешно; средняя жадно накинулась на новые книги, которые, впрочем, бедняжка без подготовки
понимала с трудом.
— Ваш вопрос показывает, что вы, в своем счастливом неведении,
не можете даже
понять натуры, подобной моей. Карьера?.. Это только счастливцев, как вы, ждет карьера, вроде гладкого шоссе, обставленного столбами… Мой путь?.. Пустынные скалы… пропасти… обрывы… блудящие огни… Черная туча, в которой ничего
не видно, но она несет громы… Вы в бога верите?
Год этот тянулся для меня вяло и скучно, и я хорошо
понимал брата, который, раз выскочив из этой колеи,
не мог и
не стремился опять попасть в нее. Передо мной конец близко. Я, конечно, должен кончить во что бы то ни стало…
В кучке зрителей раздался тихий одобрительный ропот. Насколько я мог
понять, евреи восхищались молодым ученым, который от этой великой науки
не может стоять па ногах и шатается, как былинка. Басе завидовали, что в ее семье будет святой. Что удивительного — богатым и знатным всегда счастье…
— Ну, иди. Я знаю: ты читаешь на улицах, и евреи называют тебя уже мешигинер. Притом же тебе еще рано читать романы. Ну, да этот, если
поймешь, можно. Только все-таки смотри
не ходи долго. Через полчаса быть здесь! Смотри, я записываю время…
Неточные совпадения
Хлестаков. Чрезвычайно неприятна. Привыкши жить, comprenez vous [
понимаете ли (фр.).], в свете и вдруг очутиться в дороге: грязные трактиры, мрак невежества… Если б, признаюсь,
не такой случай, который меня… (посматривает на Анну Андреевну и рисуется перед ней)так вознаградил за всё…
Городничий.
Не погуби! Теперь:
не погуби! а прежде что? Я бы вас… (Махнув рукой.)Ну, да бог простит! полно! Я
не памятозлобен; только теперь смотри держи ухо востро! Я выдаю дочку
не за какого-нибудь простого дворянина: чтоб поздравление было…
понимаешь?
не то, чтоб отбояриться каким-нибудь балычком или головою сахару… Ну, ступай с богом!
— Да чем же ситцы красные // Тут провинились, матушка? // Ума
не приложу! — // «А ситцы те французские — // Собачьей кровью крашены! // Ну…
поняла теперь?..»
Кто видывал, как слушает // Своих захожих странников // Крестьянская семья, //
Поймет, что ни работою // Ни вечною заботою, // Ни игом рабства долгого, // Ни кабаком самим // Еще народу русскому // Пределы
не поставлены: // Пред ним широкий путь. // Когда изменят пахарю // Поля старозапашные, // Клочки в лесных окраинах // Он пробует пахать. // Работы тут достаточно. // Зато полоски новые // Дают без удобрения // Обильный урожай. // Такая почва добрая — // Душа народа русского… // О сеятель! приди!..
Всечасное употребление этого слова так нас с ним ознакомило, что, выговоря его, человек ничего уже
не мыслит, ничего
не чувствует, когда, если б люди
понимали его важность, никто
не мог бы вымолвить его без душевного почтения.