Неточные совпадения
Я потянулся
к ней указательным пальцем правой
руки; некоторое время она не давалась, но потом вдруг вспыхнула ярче, и меня внезапно обжег резкий укус.
За ними ехала телега, па которой была воздвигнута высокая скамья, и
к ее спинке были привязаны назад
руки сидевшего на ней человека.
Я схватил ее
руку, прижался
к ней и стал целовать.
Мы подхватили сестренку под
руки и пустились бежать
к своему крыльцу, где и уселись, чувствуя себя безопасными в своих пределах.
Я тот, который когда-то смотрел на ночной пожар, сидя на
руках у кормилицы, тот, который колотил палкой в лунный вечер воображаемого вора, тот, который обжег палец и плакал от одного воспоминания об этом, тот, который замер в лесу от первого впечатления лесного шума, тот, которого еще недавно водили за
руку к Окрашевской…
Педагогические приемы у пана Пашковского были особенные: он брал малыша за талию, ставил его рядом с собою и ласково клал на голову левую
руку. Малыш сразу чувствовал, что
к поверхности коротко остриженной головы прикоснулись пять заостренных, как иголки, ногтей, через которые, очевидно, математическая мудрость должна проникнуть в голову.
К ней всего ближе была железная
рука князя Еремы Вишневецкого.
Он очень низко кланялся отцу, прикасаясь
рукой к полу, и жаловался на что-то, причем длинная седая борода тряслась, а по старческому лицу бежали крупные слезы.
— Ну, теперь кончено, — сказал он, — и забыто. А если, — прибавил он, вдруг свирепо вытаращив глаза и протягивая вперед свои жилистые
руки с короткими растопыренными пальцами, — если я еще услышу, что кто-нибудь позволит себе смеяться над чужой верой…
к — кости пер — реломаю… все кости…
Крыжановский, жалкий, как провинившаяся собака, подошел
к судье и наклонился
к его
руке.
Певчие, пристыженные и растроганные, первые кинулись
к нему, целовали его
руки, ловили края широких рукавов.
Благодетельный звонок прерывал нескончаемое путешествие, и грамматика оставалась неспрошенной. Но иногда заводчик не успевал подать реплику… Фантазия Лемпи угасала… Он тяжело вздыхал,
рука тянулась
к журналу, и в оставшиеся пять или десять минут он успевал поставить несколько двоек. Первым страдал «заводчик».
Он останавливался посредине комнаты и подымал кверху
руки, раскидывая ими, чтоб выразить необъятность пространств. В дверях кабинета стояли мать и тетки, привлеченные громким пафосом рассказчика. Мы с братьями тоже давно забрались в уголок кабинета и слушали, затаив дыхание… Когда капитан взмахивал
руками высоко
к потолку, то казалось, что самый потолок раздвигается и
руки капитана уходят в безграничные пространства.
Эта ночь у нас прошла тревожно: старший брат, проснувшись, увидел, что
к нему тянутся черные бархатные
руки, и закричал… Я тоже спал плохо и просыпался в поту от бессвязных сновидений…
Сложив на груди
руки и прислонясь
к учительским шубам, он ждет прямо против инспекторской сигнала звонить.
Так он вошел в дом, где остановился генерал — губернатор. Минуты через три он вышел оттуда в сопровождении помощника исправника, который почтительно забегал перед ним сбоку, держа в
руке свою фуражку, и оба пошли
к каталажке. Помощник исправника открыл дверь, и директор вошел
к ученику. Вслед за тем прибежал гимназический врач в сопровождении Дитяткевича, и другой надзиратель провел заплаканную и испуганную сестру Савицкого…
Наружность у Антония (так звали ябедника) была необыкновенно сладостная. Круглая фигура, большой живот, маленькая лысая голова, сизый нос и добродушные глаза, светившиеся любовью
к ближним. Когда он сидел в кресле, сложив пухлые
руки на животе, вращая большими пальцами, и с тихой улыбкой глядел на собеседника, — его можно было бы принять за олицетворение спокойной совести. В действительности это был опасный хищник.
Бедный старик вздыхал, даже плакал, отбиваясь от соблазнителя: ни нога уже не годится для стремени, ни
рука для сабли, но капитан изо дня в день приходил
к его хате, нашептывал одно и то же.
Отца мы застали живым. Когда мы здоровались с ним, он не мог говорить и только смотрел глазами, в которых виднелись страдание и нежность. Мне хотелось чем-нибудь выразить ему, как глубоко я люблю его за всю его жизнь и как чувствую его горе. Поэтому, когда все вышли, я подошел
к его постели, взял его
руку и прильнул
к ней губами, глядя в его лицо. Губы его зашевелились, он что-то хотел сказать. Я наклонился
к нему и услышал два слова...
Он несколько времени молча покачивался в кресле — качалке, глядя перед собой. Затем опять протянул
руку к полке с книгами.
К нам приехал новый директор, Долгоногов, о котором я уже говорил выше. Все, начиная с огромного инспектора и кончая Дитяткевичем, сразу почувствовали над собой авторитетную
руку. Долгоногова боялись, уважали, особенно после случая с Безаком, но… не знали. Он был от нас как-то далек по своему положению.
Пиотровский крепко пожал мне
руку и пригласил нас обоих
к себе, в номер гостиницы. В углу этого номера стояли две пачки каких-то бумаг, обвязанных веревками и обернутых газетными листами. Леонтович с почтением взглянул на эти связки и сказал, понизив голос...
Я поднялся на своей постели, тихо оделся и, отворив дверь в переднюю, прошел оттуда в гостиную… Сумерки прошли, или глаза мои привыкли
к полутьме, но только я сразу разглядел в гостиной все до последней мелочи. Вчера не убирали, теперь прислуга еще не встала, и все оставалось так, как было вчера вечером. Я остановился перед креслом, на котором Лена сидела вчера рядом со мной, а рядом на столике лежал апельсин, который она держала в
руках.
Некоторое время я бродил ощупью по книге, натыкаясь, точно на улице, на целые вереницы персонажей, на их разговоры, но еще не схватывая главного: струи диккенсовского юмора. Передо мною промелькнула фигурка маленького Павла, его сестры Флоренсы, дяди Смоля, капитана Тудля с железным крючком вместо
руки… Нет, все еще неинтересно… Тутс с его любовью
к жилетам… Дурак… Стоило ли описывать такого болвана?..
Дверь в кабинет отворена… не более, чем на ширину волоса, но все же отворена… а всегда он запирался. Дочь с замирающим сердцем подходит
к щели. В глубине мерцает лампа, бросающая тусклый свет на окружающие предметы. Девочка стоит у двери. Войти или не войти? Она тихонько отходит. Но луч света, падающий тонкой нитью на мраморный пол, светил для нее лучом небесной надежды. Она вернулась, почти не зная, что делает, ухватилась
руками за половинки приотворенной двери и… вошла.
Я стоял с книгой в
руках, ошеломленный и потрясенный и этим замирающим криком девушки, и вспышкой гнева и отчаяния самого автора… Зачем же, зачем он написал это?.. Такое ужасное и такое жестокое. Ведь он мог написать иначе… Но нет. Я почувствовал, что он не мог, что было именно так, и он только видит этот ужас, и сам так же потрясен, как и я… И вот,
к замирающему крику бедной одинокой девочки присоединяется отчаяние, боль и гнев его собственного сердца…
Неточные совпадения
Аммос Федорович. Помилуйте, как можно! и без того это такая честь… Конечно, слабыми моими силами, рвением и усердием
к начальству… постараюсь заслужить… (Приподымается со стула, вытянувшись и
руки по швам.)Не смею более беспокоить своим присутствием. Не будет ли какого приказанья?
Пусть каждый возьмет в
руки по улице… черт возьми, по улице — по метле! и вымели бы всю улицу, что идет
к трактиру, и вымели бы чисто…
К дочечке какой-нибудь хорошенькой подойдешь: «Сударыня, как я…» (Потирает
руки и подшаркивает ножкой.
По левую сторону городничего: Земляника, наклонивший голову несколько набок, как будто
к чему-то прислушивающийся; за ним судья с растопыренными
руками, присевший почти до земли и сделавший движенье губами, как бы хотел посвистать или произнесть: «Вот тебе, бабушка, и Юрьев день!» За ним Коробкин, обратившийся
к зрителям с прищуренным глазом и едким намеком на городничего; за ним, у самого края сцены, Бобчинский и Добчинский с устремившимися движеньями
рук друг
к другу, разинутыми ртами и выпученными друг на друга глазами.
Шитье
к ногам спустилося, // Сидит — зрачки расширены, //
Руками развела…