Неточные совпадения
Из этой неопределенной толпы
память выделяет присутствие матери, между тем как отец, хромой, опираясь на палку, подымается по лестнице каменного дома во дворе напротив, и мне кажется, что он идет
в огонь.
Еще стоит островком
в моей
памяти путешествие
в Кишинев к деду с отцовской стороны…
Образ отца сохранился
в моей
памяти совершенно ясно: человек среднего роста, с легкой наклонностью к полноте. Как чиновник того времени, он тщательно брился; черты его лица были тонки и красивы: орлиный нос, большие карие глаза и губы с сильно изогнутыми верхними линиями. Говорили, что
в молодости он был похож на Наполеона Первого, особенно когда надевал по — наполеоновски чиновничью треуголку. Но мне трудно было представить Наполеона хромым, а отец всегда ходил с палкой и слегка волочил левую ногу…
На третьем или четвертом году после свадьбы отец уехал по службе
в уезд и ночевал
в угарной избе. Наутро его вынесли без
памяти в одном белье и положили на снег. Он очнулся, но половина его тела оказалась парализованной. К матери его доставили почти без движения, и, несмотря на все меры, он остался на всю жизнь калекой…
Эта мельница была мне незнакома, но, вероятно, осталась
в моей
памяти от раннего детского путешествия…
Я пишу не историю своего времени. Я просто всматриваюсь
в туманное прошлое и заношу вереницы образов и картин, которые сами выступают на свет, задевают, освещают и тянут за собой близкие и родственные воспоминания. Я стараюсь лишь об одном: чтобы ясно и отчетливо облечь
в слово этот непосредственный материал
памяти, строго ограничивая лукавую работу воображения…
В связи с описанной сценой мне вспоминается вечер, когда я сидел на нашем крыльце, глядел на небо и «думал без слов» обо всем происходящем… Мыслей словами, обобщений, ясных выводов не было… «Щось буде» развертывалось
в душе вереницей образов… Разбитая «фигура»… мужики Коляновской, мужики Дешерта… его бессильное бешенство… спокойная уверенность отца. Все это
в конце концов по странной логике образов слилось
в одно сильное ощущение, до того определенное и ясное, что и до сих пор еще оно стоит
в моей
памяти.
Должно быть, было что-то особенное
в этой минуте, потому что она запечатлелась навеки
в моей
памяти и с внутренним ощущением, и с внешними подробностями. Кто-то во мне как бы смотрел со стороны на стоявшего у ворот мальчика, и если перевести словами результаты этого осмотра, то вышло бы приблизительно так...
Не могу ничего сказать о достоинстве этой драмы, но
в моей
памяти осталось несколько сцен и общий тон — противопоставление простых добродетелей крестьянства заносчивости рыцарей — аристократов.
Случилось это следующим образом. Один из наших молодых учителей, поляк пан Высоцкий, поступил
в университет или уехал за границу. На его место был приглашен новый, по фамилии, если
память мне не изменяет, Буткевич. Это был молодой человек небольшого роста, с очень живыми движениями и ласково — веселыми, черными глазами. Вся его фигура отличалась многими непривычными для нас особенностями.
У нее была своя литература, заучиваемая на
память, ходившая
в рукописях и по альбомам.
Очень вероятно, что через минуту он уже не узнал бы меня при новой встрече, но
в моей
памяти этот маленький эпизод остался на всю жизнь.
Сначала словесник Шавров произнес речь, которая совсем не сохранилась
в моей
памяти, а затем на эстраду выступил гимназист, небольшого роста, с большой курчавой головой.
И теперь, когда
в моей
памяти оживает город Ровно, то неизменно, как бы
в преддверии всех других впечатлений, вспоминаются мне пестрое бревно шлагбаума и фигура инвалида
в запыленном и выцветшем сюртуке николаевских времен.
Теперь я люблю воспоминание об этом городишке, как любят порой
память старого врага. Но, боже мой, как я возненавидел к концу своего пребывания эту затягивающую, как прудовой ил, лишенную живых впечатлений будничную жизнь, высасывавшую энергию, гасившую порывы юного ума своей безответностью на все живые запросы, погружавшую воображение
в бесплодно — романтическое ленивое созерцание мертвого прошлого.
Как ни различны эти фигуры, они встают
в моей
памяти, объединенные общей чертой: верой
в свое дело. Догматы были различны: Собкевич, вероятно, отрицал и физику наравне с грамматикой перед красотой человеческого глаза. Овсянкин был одинаково равнодушен к красоте человеческих форм, как и к красоте точного познания, а физик готов был, наверное, поспорить и с Овсянкиным о шестодневии. Содержание веры было различно, психология одна.
Конечно, у Лотоцкого были, по — видимому, некоторые прирожденные странности, которые шли навстречу влиянию отупляющей рутины. На других это сказывалось не так полно и не так ярко, но все же, когда теперь
в моей
памяти встает бесконечная вереница часов, проведенных
в стенах гимназии, то мне кажется, что напряженная тишина этих часов то и дело оглашается маниаческими выкрикиваниями желто — красного попугая…
Впереди всех из этой категории стоит
в моей
памяти характерная фигура Степана Ивановича Тысса.
— О — о-от — че на — а-ш… Иже еси на небе — си — и-и… — Опять неопределенный туман, звяканье кадильницы, клубы дыма, возгласы, не отмечаемые
памятью, вереница вялых мыслей
в голове…
В моей
памяти таким символическим пятном осталась фигура генерал — губернатора Безака.
Эпизод этот залег
в моей
памяти каким-то странным противоречием, и порой, глядя, как капитан развивает перед Каролем какой-нибудь новый план, а тот слушает внимательно и спокойно, — я спрашивал себя: помнит ли Кароль, или забыл? И если помнит, то винит ли капитана? Или себя? Или никого не винит, а просто носит
в душе беспредметную горечь и злобу? Ничего нельзя было сказать, глядя на суховатое морщинистое лицо, с колючей искоркой
в глазах и с тонкими губами, сжатыми, точно от ощущения уксуса и желчи…
Это опять была минута, которая во всех мелочах запала на всю жизнь
в мою
память.
Вместе с детьми это составляло около семнадцати рублей
в месяц, и это благодаря усиленным стараниям двух — трех добрых людей, которые чтили
память отца и помогали матери советом…
Инцидент был исчерпан.
В первый еще раз такое столкновение разрешилось таким образом. «Новый учитель» выдержал испытание. Мы были довольны и им, и — почти бессознательно — собою, потому что также
в первый раз не воспользовались слабостью этого юноши, как воспользовались бы слабостью кого-нибудь из «старых». Самый эпизод скоро изгладился из
памяти, но какая-то ниточка своеобразной симпатии, завязавшейся между новым учителем и классом, осталась.
Так многое из этой литературы и доныне осталось
в моей
памяти в виде ярких, но бессвязных обрывков…
Неточные совпадения
Марья Антоновна. Вы всё эдакое говорите… Я бы вас попросила, чтоб вы мне написали лучше на
память какие-нибудь стишки
в альбом. Вы, верно, их знаете много.
Скотинин. Да с ним на роду вот что случилось. Верхом на борзом иноходце разбежался он хмельной
в каменны ворота. Мужик был рослый, ворота низки, забыл наклониться. Как хватит себя лбом о притолоку, индо пригнуло дядю к похвям потылицею, и бодрый конь вынес его из ворот к крыльцу навзничь. Я хотел бы знать, есть ли на свете ученый лоб, который бы от такого тумака не развалился; а дядя, вечная ему
память, протрезвясь, спросил только, целы ли ворота?
Люди стонали только
в первую минуту, когда без
памяти бежали к месту пожара.
3) Устраивать от времени до времени секретные
в губернских городах градоначальнические съезды. На съездах сих занимать их чтением градоначальнических руководств и освежением
в их
памяти градоначальнических наук. Увещевать быть твердыми и не взирать.
— Слушай! — сказал он, слегка поправив Федькину челюсть, — так как ты
память любезнейшей моей родительницы обесславил, то ты же впредь каждый день должен сию драгоценную мне
память в стихах прославлять и стихи те ко мне приносить!