Цитаты со словом «тру»
Область
поиска
поиска
Область
поиска
поиска
Через два — три года, когда мне вспомнился этот эпизод, я прибежал к матери, стал рассказывать и заплакал.
Дня через три — четыре новое крыльцо было готово на месте старого, и мне положительно казалось, что физиономия нашего дома совершенно изменилась.
Перед окончанием дела появился у нас сам граф: его карета с гербами раза два — три останавливалась у нашего скромного домика, и долговязый гайдук в ливрее торчал у нашего покосившегося крыльца.
Вообще он относился к среде с большим благодушием, ограждая от неправды только небольшой круг, на который имел непосредственное влияние. Помню несколько случаев, когда он приходил из суда домой глубоко огорченный. Однажды, когда мать, с тревожным участием глядя в его расстроенное лицо, подала ему тарелку супу, — он попробовал есть, съел две — три ложки и отодвинул тарелку.
Для вящей убедительности на виньетке были изображены три голых человека изрядного телосложения, из коих один стоял под душем, другой сидел в ванне, а третий с видимым наслаждением опрокидывал себе в глотку огромную кружку воды…
И действительно, я его не укараулил: через два — три дня после этого старый Коляновский лежал, важный и торжественный, на катафалке.
В 8 1/2 часов отцу подавали бричку, и он отправлялся в должность. Это повторялось ежедневно и казалось нам законом природы, как и то, что часов около трех мать уже хлопочет около стола. В три часа опять раздавался грохот колес, и отец входил в дом, а из кухни несли суповую миску…
Еще года через два или три «тот свет» глянул на нас, как зарница из темной тучи, зловеще ощутительно и ясно…
И вот, на третий день, часа в три, вскоре после того как на дворе прогремели колеса отцовской брички, нас позвали не к обеду, а в кабинет отца.
— И вдруг, — так приблизительно рассказывал Скальский печально — спокойным и убежденным голосом, — слышу: кто-то стучится в окно… вот так: раз, два и три…
После этого он умывался, неистово тер шею и щеки полотенцем, пудрился, фиксатуарил и вытягивал кончики усов и затем скрывался за ширму.
История эта тянулась что-то около двух — трех месяцев.
Натянув их в одном месте, они перекатывали тележку и сами переходили дальше к следующему промежутку, и к вечеру в воздухе параллельными линиями протянулись уже три или четыре проволоки, и столбы уносили их вдаль по длинной перспективе шоссе.
После двух — трех раз, когда я хорошо узнал дорогу, мать позволила мне идти в пансион одному.
Еврейский мальчик, бежавший в ремесленное училище; сапожный ученик с выпачканным лицом и босой, но с большим сапогом в руке; длинный верзила, шедший с кнутом около воза с глиной; наконец, бродячая собака, пробежавшая мимо меня с опущенной головой, — все они, казалось мне, знают, что я — маленький мальчик, в первый раз отпущенный матерью без провожатых, у которого, вдобавок, в кармане лежит огромная сумма в три гроша (полторы копейки).
Между тем раздался третий свисток, и вскоре три человека сошлись на пустыре, в нескольких саженях от того места, где я притаился.
Наряду с этим были также и три веры (не считая евреев): католическая, православная и между ними — униатская, наиболее бедная и утесненная.
Особенно ярко запомнились мне два — три отдельных эпизода. Высокий, мрачный злодей, орудие Урсулы, чуть не убивает прекрасного молодого человека, но старик, похожий на Коляновского (или другой, точно не помню), ударом кулака вышибает из рук его саблю… Сабля, сверкая и звеня, падает на пол. Я тяжело перевожу дыхание, а мать наклоняется ко мне и говорит...
В нашей конюшне тоже стояли три или четыре казацкие лошади.
Оказалось, что это три сына Рыхлинских, студенты Киевского университета, приезжали прощаться и просить благословения перед отправлением в банду. Один был на последнем курсе медицинского факультета, другой, кажется, на третьем. Самый младший — Стасик, лет восемнадцати, только в прошлом году окончил гимназию. Это был общий любимец, румяный, веселый мальчик с блестящими черными глазами.
После вечера, проведенного среди родных и близких знакомых, все три стали на колени, старики благословили их, и ночью они уехали…
Недели через две или три прошли слухи о стычках под Киевом.
Вскоре в пансионе стало известно, что все три брата участвовали в стычке и взяты в плен. Старший ранен казацкой пикой в шею…
Казней в нашем городе, если не ошибаюсь, были три. Казнили так называемых жандармов — вешателей и примкнувших к восстанию офицеров русской службы.
Сердце у меня тревожно билось, в груди еще стояло ощущение теплоты и удара. Оно, конечно, скоро прошло, но еще и теперь я ясно помню ту смутную тревогу, с какой во сне я искал и не находил то, что мне было нужно, между тем как рядом, в спутанном клубке сновидений, кто-то плакал, стонал и бился… Теперь мне кажется, что этот клубок был завязан тремя «национализмами», из которых каждый заявлял право на владение моей беззащитной душой, с обязанностью кого-нибудь ненавидеть и преследовать…
Два или три последних года он почти ежедневно проходил в гимназию мимо нашего двора.
Дня через три мы узнали, что они пойманы, привезены в город и сидят день и ночь в карцере в ожидании педагогического совета…
Вышло, кажется, два или три номера.
Лачуги, пустыри, заборы, устья двух — трех узеньких переулочков, потом двухэтажное каменное здание казначейства…
Штатные писцы получали по три рубля, а вольнонаемные по «пяти злотых» (на польский счет злотый считался в пятнадцать копеек).
Получал он всего — навсего три рубля, несколько зашибал и имел наклонность к щегольству: носил грязные крахмальные манишки, а курчавые пепельные волосы густо смазывал помадой.
«Самого» еще нет, но два или три хлыщеватых чиновника уже роются в делах, которые им почтительно подает секретарь.
И как только он скрылся, — из-за ближайшего склепа выбежали три гимназиста.
На плите после традиционных трех букв D. О. М. стояло уменьшительное имя с фамилией (вроде Ясь Янкевич), затем год рождения и смерти.
Два или три отчаянных шалуна вскочили даже на парты.
— Мы, — говорил он, — три года мучимся, три года учимся, три года учим, три года мучим, а там — хоть к чорту…
И вдруг гигант подымается во весь рост, а в высоте бурно проносится ураган крика. По большей части Рущевич выкрикивал при этом две — три незначащих фразы, весь эффект которых был в этом подавляющем росте и громовых раскатах. Всего страшнее было это первое мгновение: ощущение было такое, как будто стоишь под разваливающейся скалой. Хотелось невольно — поднять руки над головой, исчезнуть, стушеваться, провалиться сквозь землю. В карцер после этого мы устремлялись с радостью, как в приют избавления…
Теперь, когда я вспоминаю первые два — три года своего учения в ровенской гимназии и спрашиваю себя, что там было в то время наиболее светлого и здорового, то ответ у меня один: толпа товарищей, интересная война с начальством и — пруды, пруды…
— А — а. Вот видишь! В Полтаве? И все-таки помнишь? А сегодняшнее евангелие забыл. Вот ведь как ты поддался лукавому? Как он тебя осетил своими мрежами… Доложу, погоди, Степану Яковлевичу. Попадешь часика на три в карцер… Там одумаешься… Гро — бо — копатель!
В то время о «школьной политике» еще не было слышно; не было и «злоумышленных агитаторов», волнующих молодежь. Кругом гимназии залегла такая же дремотная тишь. Два — три номера газеты заносили слухи из далекого мира, но они были чужды маленькому городку и его интересам, группировавшимся вокруг старого замка и живого беленького здания гимназии.
Так он вошел в дом, где остановился генерал — губернатор. Минуты через три он вышел оттуда в сопровождении помощника исправника, который почтительно забегал перед ним сбоку, держа в руке свою фуражку, и оба пошли к каталажке. Помощник исправника открыл дверь, и директор вошел к ученику. Вслед за тем прибежал гимназический врач в сопровождении Дитяткевича, и другой надзиратель провел заплаканную и испуганную сестру Савицкого…
— Да… Капитан… Знаю… Он купил двадцать душ у такого-то… Homo novus… Прежних уже нет. Все пошло прахом. Потому что, видишь ли… было, например, два пана: пан Банькевич, Иосиф, и пан Лохманович, Якуб. У пана Банькевича было три сына и у пана Лохмановича, знаешь, тоже три сына. Это уже выходит шесть. А еще дочери… За одной Иосиф Банькевич дал пятнадцать дворов на вывод, до Подоля… А у тех опять пошли дети… У Банькевича: Стах, Франек, Фортунат, Юзеф…
Экзамены кончены. Предстоит два месяца свободы и поездка в Гарный Луг. Мать с сестрами и старший брат поедут через несколько дней на наемных лошадях, а за нами тремя пришлют «тройку» из Гарного Луга. Мы нетерпеливо ждем.
В середине этой толпы виднеются три малорослые лошади: сивая кобыла, старый мерин, именуемый по прежнему владельцу Банькевичем, и третий — молодой конек, почти жеребенок, припрягаемый «на случай несчастия».
«Облагодетельствую всех чиновников, — говорил он с трогательным отблеском прежнего тихого юмора: — брейся три раза в неделю, — ведь это мука.
Ему оставалось немного дослужить до пенсии. В период молодой неудовлетворенности он дважды бросал службу, и эти два — три года теперь недоставали до срока. Это заставляло его сильно страдать: дотянуть во что бы то ни стало, оставить пенсию семье — было теперь последней задачей его жизни.
Вместе с детьми это составляло около семнадцати рублей в месяц, и это благодаря усиленным стараниям двух — трех добрых людей, которые чтили память отца и помогали матери советом…
Было и еще два — три молодых учителя, которых я не знал. Чувствовалось, что в гимназии появилась группа новых людей, и общий тон поднялся. Кое-кто из лучших, прежних, чувствовавших себя одинокими, теперь ожили, и до нас долетали отголоски споров и разногласий в совете. В том общем хоре, где до сих пор над голосами среднего тембра и регистра господствовали резкие фальцеты автоматов и маниаков, стала заметна новая нотка…
Это был молодой человек, пожалуй, только года на три старше Игнатовича, но более возмужалый и солидный.
Дня через три в гимназию пришла из города весть: нового учителя видели пьяным… Меня что-то кольнуло в сердце. Следующий урок он пропустил. Одни говорили язвительно: с «похмелья», другие — что устраивается на квартире. Как бы то ни было, у всех шевельнулось чувство разочарования, когда на пороге, с журналом в руках, явился опять Степан Яковлевич для «выразительного» чтения.
Неточные совпадения
— Кто такой? — спросил он несколько скрипучим высоким тенором. — А, новый? Как фамилия? Сма — а-три ты у меня!
Цитаты из русской классики со словом «тру»
Синонимы к слову «тру»
Предложения со словом «тереть»
- То есть для привлечения к уголовной ответственности достаточно не декларировать доход в 1 538 462 руб. в год, или 128 205 руб. в месяц три года подряд.
- Это надо было сделать ещё три дня назад, но никто так за это и не взялся и, наверное, уже не возьмётся.
- Конец августа был холодным и дождливым, будто осень спешила, боясь не успеть выполнить свои обязанности в отведённые годом три месяца.
- (все предложения)
Сочетаемость слова «тереть»
Значение слова «тру»
тру, -сь, трёшь, -ся. Наст. вр. от тереть, -ся. (Толковый словарь Ушакова)
Афоризмы русских писателей со словом «тереть»
- Слава доброму мышленью,
Слава доброму реченью,
Слава доброму деянью,
Вечность — ярким трем огням. - У всякого великого писателя свой слог: слога нельзя разделить на три рода — высокий, средний и низкий: слог делится на столько родов, сколько есть на свете великих, по крайней мере, сильнодаровитых писателей.
- Жизнь, которая ходит рядом, трет и мелет людей…
- (все афоризмы русских писателей)
Отправить комментарий
Значение слова «тру»
тру, -сь, трёшь, -ся. Наст. вр. от тереть, -ся.
Все значения слова «тру»Предложения со словом «тереть»
То есть для привлечения к уголовной ответственности достаточно не декларировать доход в 1 538 462 руб. в год, или 128 205 руб. в месяц три года подряд.
Это надо было сделать ещё три дня назад, но никто так за это и не взялся и, наверное, уже не возьмётся.
Конец августа был холодным и дождливым, будто осень спешила, боясь не успеть выполнить свои обязанности в отведённые годом три месяца.
- (все предложения)