Разное думается человеку на океане — о жизни, мой господин, и о смерти…» И по глазам его было видно, что какой-то огонек хочет выбиться на поверхность из безвестной глубины этой простой и
темной души…
В одну из таких минут, когда неведомые до тех пор мысли и чувства всплывали из глубины его
темной души, как искорки из глубины темного моря, он разыскал на палубе Дыму и спросил...
Это был внезапный переворот, настоящий удар, ворвавшийся в
темную душу поражающим, ярким, как молния, лучом.
Они или истеричные лгуньи, обманщицы, притворщицы, с холодно-развращенным умом и извилистой
темной душой, или же безгранично самоотверженные, слепо преданные, глупые, наивные животные, которые не знают меры ни в уступках, ни в потере личного достоинства.
Но всего более угнетало Кожемякина отношение окуровцев к женщине, оно с печальной ясностью обличало в
тёмных душах людей присутствие чего-то страшного, что — он чувствовал незаметно прилеплялось и к его душе грязным, ядовитым пятном, вызывая соблазнительные, тревожные мысли и стыдное, болезненное напряжение в теле.
Неточные совпадения
Но моя любовь срослась с
душой моей: она
потемнела, но не угасла.
Смеркалось; на столе, блистая, // Шипел вечерний самовар, // Китайский чайник нагревая; // Под ним клубился легкий пар. // Разлитый Ольгиной рукою, // По чашкам
темною струею // Уже душистый чай бежал, // И сливки мальчик подавал; // Татьяна пред окном стояла, // На стекла хладные дыша, // Задумавшись, моя
душа, // Прелестным пальчиком писала // На отуманенном стекле // Заветный вензель О да Е.
Прошла любовь, явилась муза, // И прояснился
темный ум. // Свободен, вновь ищу союза // Волшебных звуков, чувств и дум; // Пишу, и сердце не тоскует, // Перо, забывшись, не рисует // Близ неоконченных стихов // Ни женских ножек, ни голов; // Погасший пепел уж не вспыхнет, // Я всё грущу; но слез уж нет, // И скоро, скоро бури след // В
душе моей совсем утихнет: // Тогда-то я начну писать // Поэму песен в двадцать пять.
И что ж? Глаза его читали, // Но мысли были далеко; // Мечты, желания, печали // Теснились в
душу глубоко. // Он меж печатными строками // Читал духовными глазами // Другие строки. В них-то он // Был совершенно углублен. // То были тайные преданья // Сердечной,
темной старины, // Ни с чем не связанные сны, // Угрозы, толки, предсказанья, // Иль длинной сказки вздор живой, // Иль письма девы молодой.
Понемногу он потерял все, кроме главного — своей странной летящей
души; он потерял слабость, став широк костью и крепок мускулами, бледность заменил
темным загаром, изысканную беспечность движений отдал за уверенную меткость работающей руки, а в его думающих глазах отразился блеск, как у человека, смотрящего на огонь.