Может быть, это был
тоже человек без языка, какой-нибудь бедняга-итальянец, один из тех, что идут сюда целыми стадами из своей благословенной страны, бедные, темные, как и наши, и с такой же тоской о покинутой родине, о родной беде, под родным небом…
Неточные совпадения
Что-то такое, о чем как будто бы знали когда-то в той стороне старые
люди, а дети иной раз прикидываются, что и они
тоже знают…
Пошли. А в кабаке стоит старый
человек, с седыми, как щетина, волосами, да и лицо
тоже все в щетине. Видно сразу: как ни бреется, а борода все-таки из-под кожи лезет, как отава после хорошего дождя. Как увидели наши приятели такого шероховатого
человека посреди гладких и аккуратных немцев, и показалось им в нем что-то знакомое. Дыма говорит тихонько...
А море
тоже все более стихало и лизало бока корабля, точно ласкалось и просило у
людей прощения…
Матвей закрыл глаза. Анна крестилась под платком и шептала молитвы. Дыма оглядывался кругом вызывающим взглядом. Он думал, что американцы, сидевшие в вагонах,
тоже станут глазеть на их шапки и свитки и, пожалуй, кидать огрызками бананов. Но, видно, эти американцы были
люди серьезные: никто не пялил глаз, никто не усмехался. Дыме это понравилось, и он немного успокоился…
Правду сказать, — все не понравилось Матвею в этой Америке. Дыме
тоже не понравилось, и он был очень сердит, когда они шли с пристани по улицам. Но Матвей знал, что Дыма —
человек легкого характера: сегодня ему кто-нибудь не по душе, а завтра первый приятель. Вот и теперь он уже крутит ус, придумывает слова и посматривает на американца веселым оком. А Матвею было очень грустно.
И
человек, стоявший над кроватью Матвея, был
тоже Дыма, но как будто какой-то другой, на Дыму не похожий…
А потом вспомнил: да ведь это американцы. Те, что летают по воздуху, что смеются в церквах, что женятся у раввинов на еврейках, что выбирают себе веру, кто как захочет… Те, что берут себе всего
человека, и тогда у него
тоже меняется вера…
— Что ж, — сказала Роза, — со всяким может случиться несчастье. Мы жили спокойно и
тоже не думали ехать так далеко. А потом… вы, может быть, знаете… когда стали громить евреев… Ну что
людям нужно? У нас все разбили, и… моя мать…
— Он
тоже говорит с американцами на их языке, но — как степенный и серьезный
человек».
— Вот видишь ли… Тут эти вот шестеро — агенты или, по-нашему, факторы Тамани-холла… Это, видишь ли, такая, скажем, себе компания… Скоро выборы. И они хотят выбрать в мэры над городом своего
человека. И всех тогда назначат
тоже своих… Ну, и тогда уже делают в городе что хотят…
Ирландцы взяли Падди в середину и сомкнулись тревожно, как стадо при виде медведя. Все они глядели на этого огромного
человека, ожидая чего-то страшного, тем более, что Дыма
тоже стоял перепуганный и бледный…
— Она, сударыня, круглая сирота… Грех ее обидеть. Барыня, перебирая спицы, кивнула головой. Между тем Джон, которому очень не понравилось все это, а также и обращение с ним Матвея, надел шляпу и пошел к двери, не говоря ни слова. Матвей увидел, что этот неприятный молодой
человек готов уйти без него, и
тоже заторопился. Наскоро попрощавшись с Анной и поцеловав у барыни руку, он кинулся к двери, но еще раз остановился.
Оба они пожимали ему руки на платформе, а когда он вошел в вагон, ближайший молодой
человек,
тоже одетый весьма старательно, приветливо посторонился, очищая место возле себя…
Старая барыня
тоже с большим удивлением встретила этого
человека и с трудом узнавала в нем простодушного лозищанина в белой свите и грубых сапогах, когда-то так почтительно поддерживавшего ее взгляды на американскую жизнь и на основы общественности.
И рассказали странники, // Как встретились нечаянно, // Как подрались, заспоривши, // Как дали свой зарок // И как потом шаталися, // Искали по губерниям // Подтянутой, Подстреленной, // Кому живется счастливо. // Вольготно на Руси? // Влас слушал — и рассказчиков // Глазами мерял: — Вижу я, // Вы
тоже люди странные! — // Сказал он наконец. — // Чудим и мы достаточно. // А вы — и нас чудней! —
Достаточно сказать только, что есть в одном городе глупый человек, это уже и личность; вдруг выскочит господин почтенной наружности и закричит: «Ведь я
тоже человек, стало быть, я тоже глуп», — словом, вмиг смекнет, в чем дело.
— Ведь вот-с… право, не знаю, как бы удачнее выразиться… идейка-то уж слишком игривенькая… психологическая-с… Ведь вот-с, когда вы вашу статейку-то сочиняли, — ведь уж быть того не может, хе, хе! чтобы вы сами себя не считали, — ну хоть на капельку, —
тоже человеком «необыкновенным» и говорящим новое слово, — в вашем то есть смысле-с… Ведь так-с?
«За внешней грубостью — добрая, мягкая душа. Тип Тани Куликовой, Любаши Сомовой, Анфимьевны. Тип человека, который чувствует себя созданным для того, чтоб служить, — определял он, поспешно шагая и невольно оглядываясь: провожает его какой-нибудь субъект? — Служить — все равно кому. Митрофанов
тоже человек этой категории. Не изжито древнее, рабское, христианское. Исааки, как говорил отец…»
Неточные совпадения
(Раскуривая сигарку.)Почтмейстер, мне кажется,
тоже очень хороший
человек. По крайней мере, услужлив. Я люблю таких
людей.
Почтмейстер (продолжая читать).Хм… хм… хм… хм… «сивый мерин. Почтмейстер
тоже добрый
человек…» (Оставляя читать.)Ну, тут обо мне
тоже он неприлично выразился.
Хлестаков. Покорно благодарю. Я сам
тоже — я не люблю
людей двуличных. Мне очень нравится ваша откровенность и радушие, и я бы, признаюсь, больше бы ничего и не требовал, как только оказывай мне преданность и уваженье, уваженье и преданность.
Также заседатель ваш… он, конечно,
человек сведущий, но от него такой запах, как будто бы он сейчас вышел из винокуренного завода, это
тоже нехорошо.
А уж Тряпичкину, точно, если кто попадет на зубок, берегись: отца родного не пощадит для словца, и деньгу
тоже любит. Впрочем, чиновники эти добрые
люди; это с их стороны хорошая черта, что они мне дали взаймы. Пересмотрю нарочно, сколько у меня денег. Это от судьи триста; это от почтмейстера триста, шестьсот, семьсот, восемьсот… Какая замасленная бумажка! Восемьсот, девятьсот… Ого! за тысячу перевалило… Ну-ка, теперь, капитан, ну-ка, попадись-ка ты мне теперь! Посмотрим, кто кого!