Неточные совпадения
«А,
какая там жизнь!» или: «Живем,
как горох при дороге!» А иные посмелее принимались рассказывать иной раз такое, что не всякий соглашался слушать. К тому же у них тянулась долгая тяжба
с соседним помещиком из-за чинша [Чинш (польск.) — плата, вносимая владельцу земли за ее бессрочную наследственную аренду.], которую лозищане сначала проиграли, а потом вышло как-то так, что наследник помещика уступил… Говорили, что после этого Лозинские
стали «еще гордее», хотя не
стали довольнее.
Так и вышло. Поговоривши
с немцем, кабатчик принес четыре кружки
с пивом (четвертую для себя) и
стал разговаривать. Обругал лозищан дураками и объяснил, что они сами виноваты. — «Надо было зайти за угол, где над дверью написано: «Billetenkasse». Billeten — это и дураку понятно, что значит билет, a Kasse так касса и есть. А вы лезете,
как стадо в городьбу, не умея отворить калитки».
И вдруг Лозинский увидел вверху,
как будто во мгле, встало облако
с сверкающими краями, а в воздухе
стало холоднее и повеяло острым ветром.
Стали наши, в белых свитках, в больших сапогах, в высоких бараньих шапках и
с большими палками в руках, —
с палками, вырезанными из родной лозы, над родною речкою, — и стоят,
как потерянные, и девушка со своим узелком жмется меж ними.
Когда он проснулся, то прежде всего, наскоро одевшись, подошел к зеркалу и
стал опять закручивать усы кверху, что делало его совсем не похожим на прежнего Дыму. Потом, едва поздоровавшись
с Матвеем, подошел к ирландцу Падди и
стал разговаривать
с ним, видимо, гордясь его знакомством и
как будто даже щеголяя перед Матвеем своими развязными манерами. Матвею казалось, однако, что остальные американцы глядят на Дыму
с улыбкой.
Как только двое заспорят, то остальные
станут в круг, — кто
с трубкой, кто
с сигарой, кто
с жвачкой, — и смотрят.
Он
стал читать, шевеля губами, о том,
как двое молодых людей пришли в Содом к Лоту и
как жители города захотели взять их к себе. Потом он поднял голову и начал думать. Он думал о том, что вот они
с Дымой
как раз такие молодые люди в этом городе. Только у Дымы сразу
стал портиться характер, и он сам пошел к жителям города…
Но тогда их было еще не так много, и, на несчастье Матвея, ему не встретилось ни одного, когда он стоял среди толпы и кричал,
как человек, который тонет. Американцы останавливались, взглядывали
с удивлением на странного человека и шли дальше… А когда опять к этому месту
стал подходить полисмен, то Лозинский опять быстро пошел от него и скрылся на мосту…
Наконец, в стороне мелькнул меж ветвей кусок червой,
как бархат, пашни. Матвей быстро кинулся туда и
стал смотреть
с дороги из-за деревьев…
Ночь продолжала тихий бег над землей. Поплыли в высоком небе белые облака, совсем похожие на наши. Луна закатилась за деревья:
становилось свежее, и
как будто светлело. От земли чувствовалась сырость… Тут
с Матвеем случилось небольшое происшествие, которого он не забыл во всю свою последующую жизнь, и хотя он не мог считать себя виноватым, но все же оно камнем лежало на его совести.
Матвей думал, что далее он увидит отряд войска. Но, когда пыль
стала ближе и прозрачнее, он увидел, что за музыкой идут — сначала рядами, а потом,
как попало, в беспорядке — все такие же пиджаки, такие же мятые шляпы, такие же пыльные и полинялые фигуры. А впереди всей этой пестрой толпы, высоко над ее головами, плывет и колышется знамя, укрепленное на высокой платформе на колесах. Кругом знамени, точно стража,
с десяток людей двигались вместе
с толпой…
Все было,
как на родине, в такой степени, что девушке
становилось до боли грустно: зачем же она ехала сюда, зачем мечтала, надеялась и ждала, зачем встретилась
с этим высоким человеком, задумчивым и странным, который говорил: «Моя доля будет и твоя доля, малютка».
Матвей глядел на все это со смешанным чувством: чем-то родственным веяло на него от этого простора, где
как будто еще только закипала первая борьба человека
с природой, и ему
становилось грустно: так же вот где-нибудь живут теперь Осип и Катерина, а он… что будет
с ним в неведомом месте после всего, что он наделал?
Однако Джону Келли скоро
стало казаться, что у незнакомца не было никаких намерений. Он просто вышел на платформу, без всякого багажа, только
с корзиной в руке, даже, по-видимому, без всякого плана действий и тупо смотрел,
как удаляется поезд. Раздался звон, зашипели колеса, поезд пролетел по улице, мелькнул в полосе электрического света около аптеки, а затем потонул в темноте, и только еще красный фонарик сзади несколько времени посылал прощальный привет из глубины ночи…
Но здесь и это простое дело не умеют сделать
как следует. Собралась зачем-то толпа, точно на зверя, все валят в камеру, и здесь сидит на первом месте вчерашний оборванец, правда, теперь одетый совершенно прилично, хотя без всяких знаков начальственного звания. Матвей
стал озираться по сторонам
с признаками негодования.
Из толпы вышла женщина лет сорока, небольшого роста,
с голубыми,
как и у Матвея, хотя и значительно выцветшими глазами. Она
стала против Матвея и
как будто начала припоминать что-то.
Неточные совпадения
— Филипп на Благовещенье // Ушел, а на Казанскую // Я сына родила. //
Как писаный был Демушка! // Краса взята у солнышка, // У снегу белизна, // У маку губы алые, // Бровь черная у соболя, // У соболя сибирского, // У сокола глаза! // Весь гнев
с души красавец мой // Согнал улыбкой ангельской, //
Как солнышко весеннее // Сгоняет снег
с полей… // Не
стала я тревожиться, // Что ни велят — работаю, //
Как ни бранят — молчу.
Теперь дворец начальника //
С балконом,
с башней,
с лестницей, // Ковром богатым устланной, // Весь
стал передо мной. // На окна поглядела я: // Завешаны. «В котором-то // Твоя опочиваленка? // Ты сладко ль спишь, желанный мой, //
Какие видишь сны?..» // Сторонкой, не по коврику, // Прокралась я в швейцарскую.
Служивого задергало. // Опершись на Устиньюшку, // Он поднял ногу левую // И
стал ее раскачивать, //
Как гирю на весу; // Проделал то же
с правою, // Ругнулся: «Жизнь проклятая!» — // И вдруг на обе
стал.
Уж налились колосики. // Стоят столбы точеные, // Головки золоченые, // Задумчиво и ласково // Шумят. Пора чудесная! // Нет веселей, наряднее, // Богаче нет поры! // «Ой, поле многохлебное! // Теперь и не подумаешь, //
Как много люди Божии // Побились над тобой, // Покамест ты оделося // Тяжелым, ровным колосом // И
стало перед пахарем, //
Как войско пред царем! // Не столько росы теплые, //
Как пот
с лица крестьянского // Увлажили тебя!..»
Усоловцы крестилися, // Начальник бил глашатая: // «Попомнишь ты, анафема, // Судью ерусалимского!» // У парня, у подводчика, //
С испуга вожжи выпали // И волос дыбом
стал! // И,
как на грех, воинская // Команда утром грянула: // В Устой, село недальное, // Солдатики пришли. // Допросы! усмирение! — // Тревога! по спопутности // Досталось и усоловцам: // Пророчество строптивого // Чуть в точку не сбылось.