Неточные совпадения
Но люди еще помнили, как он рассказывал о прежних годах, о Запорожьи, о гайдамаках, о том, как и он уходил на Днепр и потом
с ватажками нападал на Хлебно и на Клевань, и как осажденные в горящей избе гайдамаки стреляли из окон, пока от жара не лопались у них
глаза и не взрывались сами собой пороховницы.
А в это время какой-то огромный немец,
с выпученными
глазами и весь в поту, суетившийся всех больше на пристани, увидел Лозинскую, выхватил у нее билет, посмотрел, сунул ей в руку, и не успели лозищане оглянуться, как уже и женщина, и ее небольшой узел очутились на пароходике.
И в это время на корабле умер человек. Говорили, что он уже сел больной; на третий день ему сделалось совсем плохо, и его поместили в отдельную каюту. Туда к нему ходила дочь, молодая девушка, которую Матвей видел несколько раз
с заплаканными
глазами, и каждый раз в его широкой груди поворачивалось сердце. А наконец, в то время, когда корабль тихо шел в густом тумане, среди пассажиров пронесся слух, что этот больной человек умер.
Лозинский постоял, посмотрел и не сказал ей ничего. Он не любил говорить на ветер, да и его доля была тоже темна. А только
с этих пор, где бы он ни стоял, где бы он ни сидел, что бы ни делал, а все думал об этой девушке и следил за нею
глазами.
Одним словом, ходили всегда по свету
с открытыми
глазами, — знали себя, знали людей, а потому от равных видели радушие и уважение, от гордых сторонились, и если встречали от господ иногда какие-нибудь неприятности, то все-таки не часто.
И он сел на свою кровать против американского господина, вдобавок еще расставивши ноги. Матвей боялся, что американец все-таки обидится. Но он оказался парень простой и покладливый. Услыхав, что разговор идет о Тамани-холле, он отложил газету, сел на своей постели, приветливо улыбнулся, и некоторое время оба они сидели
с Дымой и пялили друг на друга
глаза.
Борк пожал плечами, и через минуту сверху спустилась Анна. Старая барыня надела стеклышки на нос и оглядела девушку
с ног до головы. Лозищане тоже взглянули на нее, и им показалось, что барыня должна быть довольна и испуганным лицом Анны, и
глазами, в которых дрожали слезы, и крепкой фигурой, и тем, как она мяла рукой конец передника.
Он стоял над столом, покачивался и жужжал свои молитвы
с закрытыми
глазами, между тем как в окно рвался шум и грохот улицы, а из третьей комнаты доносился смех молодого Джона, вернувшегося из своей «коллегии» и рассказывавшего сестре и Аннушке что-то веселое.
И даже посылают телеграммы: «В два часа 15 минут 4 секунды Джон подбил Джеку правый
глаз вот таким способом, а через полминуты Джек свалил Джона
с ног так-то».
Матвей даже разинул рот от удивления, и два приятеля
с полминуты молча глядели друг на друга. Потом Дыма отвел
глаза и сказал...
Поздним вечером Дыма осторожно улегся в постель рядом
с Матвеем, который лежал, заложив руки за голову, и о чем-то думал, уставивши
глаза и сдвинувши брови. Все уже спали, когда Дыма, собравшись
с духом, сказал...
Но вдруг он
с испугом привскочил на кровати. Матвей тоже сидел. При свете
с улицы было видно, что лицо его бледно, волосы стоят дыбом,
глаза горят, а рука приподнята кверху.
Матвей Лозинский долго лежал в темноте
с открытыми
глазами и забылся сном уже перед утром, в тот серый час, когда заснули совсем даже улицы огромного города.
Потом вдруг все стихло, и он увидел еврейскую свадьбу: мистер Мозес из Луисвилля, еврей очень неприятного вида, венчает Анну
с молодым Джоном. Джон
с торжествующим видом топчет ногой рюмку, как это делается на еврейской свадьбе, а кругом, надрываясь, все в поту,
с вытаращенными
глазами, ирландцы гудят и пищат на скрипицах, и на флейтах, и на пузатых контрабасах… А невдалеке, задумчивый и недоумевающий, стоит Берко и говорит...
Матвей посмотрел на Розу высокомерным и презрительным взглядом. Молодая еврейка хорошо знала этот взгляд христиан. Ей казалось, что она начала дружиться
с Анной и даже питала симпатию к этому задумчивому волынцу,
с голубыми
глазами. Но теперь она вспыхнула и сказала...
Девушка
с некоторым удивлением посмотрела на Матвея и покраснела еще больше. Ей казалось, что хотя, конечно, Джон еврей и сидит немного дерзко, но что говорить так в
глаза не следует…
Идет такой бедняга
с дрянным товаром, порой со спичками, только бы прикрыть чем-нибудь свое нищенство, идет лохматый, оборванный и грязный,
с потускневшими и грустными
глазами, и по всему сразу узнаешь нашего еврея, только еще более несчастного на чужой стороне, где жизнь дороже, а удача встречает не всех.
Лозинский вздохнул полной грудью и стал жадными
глазами искать полей
с желтыми хлебами или лугов
с зеленой травой. Он рассчитал, что, по-нашему, теперь травы уже поспели для косьбы, а хлеба должны наливаться, и думал про себя...
Проследив его
глазом, Матвей увидел, что
с другого конца пашни, как животное, сердито взрывая землю, ползет железная машина и грызет, и роет, и отваливает широкую борозду чернозема.
Он поднял голову
с враждой на душе, и четыре человеческих
глаза встретились
с выражением недоверия и испуга…
Это был тот, что подходил к кустам, заглядывая на лежавшего лозищанина. Человек без языка увидел его первый, поднявшись
с земли от холода, от сырости, от тоски, которая гнала его
с места. Он остановился перед Ним, как вкопанный, невольно перекрестился и быстро побежал по дорожке,
с лицом, бледным, как полотно,
с испуганными сумасшедшими
глазами… Может быть, ему было жалко, а может быть, также он боялся попасть в свидетели… Что он скажет, он, человек без языка, без паспорта, судьям этой проклятой стороны?..
Глаза у них были, как сливы, лица смуглые, порой остроконечные шляпы
с широкими полями, а язык звучал, как музыка — мягко и мелодично.
Когда пыль, поднятую этой толкотней, пронесло дальше, к площади, знамя опять стояло неподвижно, а под знаменем встал человек
с открытой головой, длинными, откинутыми назад волосами и черными сверкающими
глазами южанина. Он был невелик ростом, но возвышался над всею толпой, на своей платформе, и у него был удивительный голос, сразу покрывший говор толпы. Это был мистер Чарльз Гомперс, знаменитый оратор рабочего союза.
За ним
с громкими криками и горящими
глазами первые кинулись итальянцы.
— Ну, я в эти дела не мешаюсь, — ответил сурово молчаливый жилец и опять повернулся к своим бумагам. Но между
глазами и бумагой ему почудилось испуганное лицо миловидной девушки, растерявшейся и беспомощной, и он опять
с неудовольствием повернулся, подымая привычным движением свои очки на лоб.
Когда толпа остановилась, когда он понял, что более уже ничего не будет, да и быть более уже нечему, кроме самого плохого, когда, наконец, он увидел Гопкинса лежащим на том месте, где он упал,
с белым, как у трупа, лицом и закрытыми
глазами, он остановился, дико озираясь вокруг и чувствуя, что его в этом городе настигнет, наконец, настоящая погибель.
Они приступили к Матвею
с расспросами на разных языках, но он только глядел на них своими синими
глазами, в которых виднелась щемящая тоска, и повторял: Миннесота… Дыма… Лозинский…
Пришелец еще несколько секунд смотрел в это лицо… Несмотря на то, что Матвей был теперь переодет и гладко выбрит, что на нем был американский пиджак и шляпа, было все-таки что-то в этой фигуре, пробуждавшее воспоминания о далекой родине. Молодому человеку вдруг вспомнилась равнина, покрытая глубоким мягким снегом, звон колокольчика, высокий бор по сторонам дороги и люди
с такими же
глазами, торопливо сворачивающие свои сани перед скачущей тройкой…
Нилов, снимая свой узел, еще раз пристально и как будто в нерешимости посмотрел на Матвея, но, заметив острый взгляд Дикинсона, взял узел и попрощался
с судьей. В эту самую минуту Матвей открыл
глаза, и они
с удивлением остановились на Нилове, стоявшем к нему в профиль. На лице проснувшегося проступило как будто изумление. Но, пока он протирал
глаза, поезд, как всегда в Америке, резко остановился, и Нилов вышел на платформу. Через минуту поезд несся дальше.
Из толпы вышла женщина лет сорока, небольшого роста,
с голубыми, как и у Матвея, хотя и значительно выцветшими
глазами. Она стала против Матвея и как будто начала припоминать что-то.
И вдруг к нему склоняется человеческое лицо
с светлыми застывшими
глазами.
А дело
с Анной шло все хуже и хуже… Через два года после начала этого рассказа два человека сошли
с воздушного поезда на углу 4 avenue и пошли по одной из перпендикулярных улиц, разыскивая дом № 1235. Один из них был высокий блондин
с бородой и голубыми
глазами, другой — брюнет, небольшой, но очень юркий,
с бритым подбородком и франтовски подвитыми усами. Последний вбежал на лестницу и хотел позвонить, но высокий товарищ остановил его.
Глаза его
с волнением видели здесь следы прошлого. Вот за углом как будто мелькнула чья-то фигура. Вот она появляется из-за угла, ступая так тяжело, точно на ногах у нее пудовые гири, и человек идет,
с тоской оглядывая незнакомые дома, как две капли воды похожие друг на друга… «Все здесь такое же, — думал про себя Лозинский, — только… нет уже того человека, который блуждал по этой улице два года назад, а есть другой…»